– И еще в той корчме сорока на заборе сидела, а здесь забор порожний!
– А ты не ерничай. Здесь ворота фасонные, я таких и не видел никогда.
Следующую корчму Матвей отмел сразу, потому что у хозяина дочка была хорошенькая, а он ее, как и ворота, видит в первый раз.
– Пойми ты, я такие вещи никогда не забываю. Я бы эту девицу – на щечках ямочки – на всю жизнь запомнил.
Потом следовала корчма, где «приступок у двери слишком высок», пятое, а может, шестое заведение Матвей отверг потому, что в нем ветла стояла у колодца, а в нужной корчме «никакой такой ветлы не было, и колодец был не журавлем, а каменный, с воротом, я сам лошадь поил». Теперь становилось совершенно очевидно, что карета ехала к Варшаве путем не кратчайшим, а извилистым, с торных дорог сворачивала, предпочитая пути проселочные и трактиры незаметные.
Меж тем активность двух заезжих русских привлекла внимание аборигенов. Козловский и Люберов еще в ворота въезжают, а расторопные слуги или случившиеся рядом крестьяне уже предупреждают хозяина: это те двое, из Петербурга, что ищут породистых лошадей, за постой платят щедро и очень интересуются, не проезжал ли здесь недавно некий француз – фигурой стройный, лицом хмурый, безусый, в серебряных перстнях, в черном одеянии при черном же парике.
И в последней корчме заезжих негоциантов встретили прямо у порога, и встретили любезно.
– Пива на стол! Или желаете вина с дальней дороги? Можем предложить дичь на вертеле и телячий бок под черным маринадом.
Матвей только опустился на лавку у угла, так и замер, с любопытством вертя вокруг головой, а потом горячо зашептал Родиону в ухо:
– Мы на месте… Право слово, Родька, я эту корчму задницей почувствовал. Лавки узкие… И эта, голова кабанья на стене, видишь? Я ж с этой свинячьей головой чокался, чуть бокал о клыки не разбил.
– Что же ты раньше об этой кабаньей голове не говорил? Так бы мы эту корчму еще вчера нашли. Она так и называется – «Белый вепрь».
– Да забыл я все напрочь. А сейчас увидел эту рожу – все вспомнил. Вот здесь Виктор покойный сидел, здесь – Шамбер. И никакого разговора о том, что он собирается ехать один, то есть не в карете с нами, не было.
– А с чего бы ему с тобой этим делиться?
– Ладно, умыл! У Шамбера сак дорожный был, он ключ от него носил на шее. Значит, дорожил – так ведь? А он этот сак в карете оставил.
– Тихо, умерь свой пыл. И не так громко. Смотри…
К столу подходил хозяин. Известного всей округе человека звали Адам. Говорят, имя каким-то образом накладывает отпечаток на человека и неведомым способом лепит его внешность и даже судьбу. Хозяин корчмы мог быть похож на прародителя разве что в младенческом возрасте, когда все дети на одно лицо. Но, как мы знаем, Господь сотворил Адама сразу прекрасным юношей с чистой душой. Наш же Адам фигуру имел несоразмерную, голову несимметричную, хоть сбоку на нее смотри, хоть в фас, уши пельменями, а черные от загара щеки придавали ему свирепое выражение. Но несмотря на некрасивость лицо его было умным. И по обстановке принимало выражение плутовства, угодливости или подозрительности. Чтобы закончить портрет, надо сказать, что глаза у Адама были разной величины, со временем правое веко одрябло и перестало слушаться хозяина. Теперь один глаз был яркий и необычайно любопытный, а другой – полузакрытый, словно ленившийся смотреть на белый опостылевший свет.