Глаза Василия беспокойно блуждали, голос вздрагивал.
— Понимаешь, Влас Егорыч, парнишку мне хотится! Сына!.. В прежние годы мы с Верухой об каждом лишнем рте страдали, отпорны были от новых ребят... Прежде мне и мальчишка не дорог бы был, а теперь...
Василий схватился обеими руками за голову и стал царапать лохматые волосы:
— Теперь мне сына дай! Подыму!.. В самом полном порядке подыму!.. Не хуже прочих!.. Мне дай только!.. Вот, коли обойдется все благополучно, будет у меня сын Владимир Васильич! По Владимиру Ильичу память!
Приглядываясь к Василию, Влас невольно улыбался. Таким он Оглоблина, балахнинского Ваську, видел впервые. Словно подменили мужика и зажгли его горячими желаниями, ввели в него крепкую волю.
— Подымешь, значит, теперь? — спросил он его, зная заранее ответ и желая только еще раз выслушать бурную уверенность Василия.
— В полной силе! Подыму и человеком сделаю!.. А коли самому не придется, обчество подымет! Коммуна!
— Веришь ты, значит, крепко?
— В доску!..
Вдруг Василий сорвался с места и подскочил к двери. Но отошел от нее разочарованный:
— Помстилось... Думал, Марья Митревна идет...
Тянулись ночные часы. Лампочка коптила. Власа стало клонить ко сну. А Василий метался по избе и то подскакивал к двери, обманываясь каждым шорохом, то бурлил, рассказывая Власу о своих мечтах, о налаживающейся жизни и больше всего о сыне, который родится, непременно родится.
Наконец дверь распахнулась (и Василий не уследил этого мгновенья!), и Марья, устало войдя н избу, хрипло сказала:
— Ну, Василий, ступай, гляди на сына!
— Батюшки! — хватился Василий за волосы и рванулся к Марье. — Голубушка ты моя, Марья Митревна! Вот спасибо!..
— Чудак! — засмеялись оба — Влас и Марья. — Кого благодаришь?.. Бежи к бабе!..
— Побегу!.. К Верухе!.. К Владимиру Васильичу!..
— Обалдел от радости! — покачал головою Влас, закрывая за Василием дверь. — Вроде подменили парня.
— Хотится ему сына, Влас. И Веру-то свою извел, и сам головушку себе закрутил. Ну, теперь доволен!
До утра оставалось еще много времени. Можно было еще поспать пару часов. Марью клонило ко сну, и она скоро крепко уснула. Влас же прилег, но сон бежал от него.
Влас не мог забыть возбуждения и радости Василия. Влас не мог забыть уверенности в будущее, которой до-отказу был переполнен Оглоблин.
«Ишь, как переменился народ!», недоумевал Влас. «В кою это пору такая перемена? Откуда?».
Бежало время. Подходил рассвет. Разгоралось утро. Влас лежал с открытыми глазами и прислушивался к чему-то своему, что так же, как неотвратимое и крепкое утро, зрело в нем и заполняло его всего.