Кто-то из соседей единоличников пришел в правление коммуны:
— Вот вы камуна... Помогите, товарищи! Семян нету. Можно сказать, на пропитание жизни нехватка, а об семенах — одно скажу, горюшко!
Председатель озабоченно наморщил лоб.
— Туго у нас, брат, у самих. Мы нонче более шестисот гаек[2] поднимаем. Самим не хватит!
Мужик оглядел стены, увешанные плакатами, и зло усмехнулся:
— Натрепали: ка-му-уна! Она, мол, усякую подмогу даст мужику, хрестьянину! А выходит так: прежде я бы пришел, к примеру, к Некипелову, к Никанору, он бы без разговоров до осени ссудил... Ну, вытряхнули вы его, а у самих кишка слабая!
— Скучаешь о кулацком режиме? — строго спросил счетовод.
— Об справедливости! — угрюмо отрезал мужик. — Я режимов никаких не знаю. Знавал умного да понимающего мужика, у которого от ума его и способностей капиталы были. И, значит, который всей волости помогал... А хто он: по-вашему, кулак, али еще как-нибудь, этого я не дознавался.
Счетовод вырос над столом, над хаосом книг и бумаг и веско определил:
— Подкулачник!.. Форменный и патентованный ты, дядя, подкулачник!
Председатель сощурил веселые глаза:
— Погоди! Обрастем мясом, не хуже Некипелова твоего всей волости помогать будем!.. Погоди!
— Навряд ли! — непреклонно посомневался мужик. — Видать, отощаете, когды съедите все, што от казны да от хресьян коих заполучили!..
После ухода этого посетителя в конторе угнездилось странное молчание. Председатель врылся в какие-то ведомости. Счетовод раскинул широкий разграфленный лист бумаги и сосредоточенно стал проставлять четкие цифры. Молчание нарушила Феклуша.
— Степан Петрович! — сказала она, слегка вспылая слабым смущеньем. — Пойдет ведь теперь этот мужик трепать всякое про коммуну!
— Пущай треплет! — поморщился председатель, кинув на Феклушу недовольный взгляд.
— Два раза ставили на собранье вопрос, — оправилась, осмелела девушка. — Два раза на счет помощи единоличным... Про трактор, чтобы выехать с им в Покровку. И ничего до этих пор...
Снова наступило молчание. Счетовод прислушался к этому молчанию, отодвинулся от широкого разграфленного листа, назидательно и веско промолвил:
— Трактор — машина сложнейшая и дорогая! Да. Им дорожить надобно. С осторожностью. Вообще — бережно! Отнюдь не кидаться во все стороны!..
7.
Устинью Гавриловну, наконец, решили выселить окончательно. Она поспешно собралась и перед отъездом зашла к Марье. Наскоро поплакав, пожаловавшись на новую свою беду, она напомнила:
— Марьюшка, достань-ка мне узелок-от мой!
Марья вздохнула и направилась к своему сундуку. Но в это время неурочно и нежданно вернулся домой Филька. Парнишка подозрительно и враждебно поглядел на Устинью Гавриловну и молча прислонился к притолке двери.