- А-а, так ты их лично убеждал? Тогда мало принесли...
И оба засмеялись...
5
Дорога назад в Петроград прошла без приключений. В Москве, где вся компания пересаживалась на другой поезд, расстались с больными Доинзоном и Спандаряном. Последнего отправили вместе с выздоравливающим фельдфебелем в Одессу: теплый климат и морской воздух должны были хоть как-то замедлить течение болезни. В дальнейшем Глеб очень рассчитывал на Сашеньку: с ее познаниями об антибиотиках можно было надеяться на благополучный исход. Он лично выписал раненному Доинзону отпускное свидетельство, потом приобнял его за плечи, и произнес:
- Значит так, Лейба, надеюсь я только на тебя. На тебя и на твой здравый смысл. Будь аккуратен: ты мне очень нужен живым. Водки много не пей, ешь как следует, и проследи за нашим гостем. Спрячь его у кого-нибудь из своих, а вот это, - тут он силой всунул в руку обалдевшего Доинзона две пятисотрублевые бумажки, - матери своей передай. И скажи: приеду - лично ей в ноги поклонюсь за такого сына.
Доинзон попытался что-то сказать, но у бывшего рабочего железнодорожных мастерских вдруг со страшной силой перехватило горло, а вносу как-то предательски защипало. Он смог только кивнуть, козырнул, легко перебросил через плечо ремень, связывавший два баула - один с вещами, другой - с оружием, подхватил обалдевшего от подобного зрелища Спандаряна и вытащил его из вагона. А потом долго шмыгал носом и смотрел вслед уходящему поезду.
Сурен Спандарович, которого в отличие от Сталина к 'священной особе' Львова особо не допускали, закашлялся и спросил:
- Вы с вашим генералом... Он, верно, давно знает вас, товарищ?
- Давно, - глухо произнес Доинзон и снова шмыгнул носом. -Командир же мине сделал такое, что боже ж мой. Он нам всем такое сделал... - Тут он неожиданно с силой схватил Спандаряна за плечи и развернул его к себе, - Папа, мама, ребе Иосав и господин исправник - все учат: ты - еврей. А он - грек. А вон тот - армянин. А командир - он берет и говорит: 'Лейба, Вася, Спиридон, это все хорошо, но запомните, словно пасхальную молитву: во-первых и в главных ты - человек! Вы - люди, такие же, как генерал Львов, князь Барятинский или государь император!' И вот когда я вдруг понял, что таки да - я человек, мине вдруг так стало... так стало... И в груди что-то перевернулось...
Тут он махнул рукой и пошагал к извозчику, бормоча себе под нос: 'Ничего ты не поймешь, потому как образованный. А тут знать нельзя, тут душою надо...'
Из Москвы Львов дал телеграмму, и на вокзале их встречали четыре колониальных 'Делоне-Бельвиль' с конвоем казаков Особой сотни самого Анненкова. На беглых ссыльных накинули солдатские шинели, нахлобучили им фуражки с кокардами, окружили плотной стеной, скрыв от чужих глаз, и чуть не бегом повлекли к автомобилям. В этом облачении ссыльные смотрелись странновато и даже забавно, особенно - Вера Швейцер, но никто из казаков не то что не засмеялся - даже не улыбнулся. Закинув встреченных на сидения, здоровенные усачи с федоровскими автоматами наперевес расположились на подножках, бдительно оглядываясь. Автомобили рыкнули моторами, и рванулись в Тосно, а вокруг них скакали суровые всадники в черных мундирах, мрачно поглядывая на зевак.