Потом, наконец, его безумную идею. Магазин. Национальный антикризисный гипермаркет. Проживший, увы, всего семь лет – если считать от момента появления сырой идеи, от воображённых, нафантазированных красных букв в чёрном небе.
«Готовься к войне».
И до сегодняшнего дня.
– Алекс, – позвал он. – Ты прав. Меня опять понесло. Я орал и ругался. Я мудак конченый. Прости.
Горохов молчал, смотрел в треснувшее стекло.
– Ты не обязан заниматься телогрейками, – добавил Знаев после небольшого дипломатичного молчания. – И вообще… Если устал… или… ну… боишься – уходи. Я пойму.
– Я не трюмная крыса, – ответил Горохов. – Я не побегу с корабля.
– Мы не крысы, – сказал Знаев. – Мы музыканты. «Титаник» тонет, а мы – сидим на палубе и играем на виолончелях.
Горохов скупо улыбнулся и ловким жестом, отработанным за четверть века канцелярской практики, достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумагу и подсунул авторучку:
– Распишись. Я возьму денег из кассы. Надо заплатить пожарникам штраф. Оказывается, все решётки на первом этаже должны открываться. Чтоб, значит, в случае возгорания выпрыгивать…
– Подожди выпрыгивать, – сказал Знаев и в свою очередь пододвинул к Горохову планшет (с лопнувшим тоже стеклом). – Посмотри.
Горохов надел очки и наклонил маленькую коротко стриженную голову.
С экрана смотрел сосредоточенный вихрастый мальчик.
– Это ты?
– Тут мне восемь лет. Тут – двенадцать. А это – старшие классы…
Горохов весело рассмеялся, и стыд перестал беспокоить бывшего банкира.
– Тощий, из штанов вырос, – потешаясь, сказал Горохов. – А уши-то, уши! Торчат, как у оленя!
– Олень – это грубое оскорбление.
– А почему сейчас не торчат?
– Торчат так же. Шея стала толще, из-за этого уши кажутся меньше.
Смех перешёл в сердечное хихиканье.
– Извини, Серёжа… В школе, наверное, ты из-за этих ушей страдал немало.
– В школе, – сурово ответил Знаев, – я был крутым парнем. Первым гитаристом. Но вот этого школьного пиджака я не помню. Я вообще не помню этих фотографий. Их прислали сегодня утром. По электронной почте. Женщина. Зовут Вероника. Кто такая – непонятно. Просит о встрече.
– Чего хочет?
– Отдать мне оригиналы.
– Зачем?
– А я узнаю, – сказал Знаев. – Поговорю. Откуда у чужого человека мои детские фотографии?
– Это подстава, – уверенно сказал Горохов. – Или шантаж. Один не езди. И прицепи на фуфайку микрофон. Сейчас нельзя рисковать…
– Рисковать можно всегда.
– Она приедет сюда?
– Нет. Встречаемся в городе.
– Будь осторожен.
– Спасибо, брат. Если бы не ты, я бы уже был мёртвый.
– Не надо пафоса, – раздражённо сказал Горохов. – Пока ты не мёртвый – распишись вот здесь. Я буду переделывать решётки и откачивать воду из подвала. Детские фотографии или не детские – магазин должен работать.