После Исландии он полгода прожил на экваторе, учился у Атумбы, мастера жары, потому что вдруг шестипалый вельможа прибыл из жарких стран, вдруг они скрестят шпаги в полдень самого жаркого дня, при 150 градусах[63], вдруг ладонь на рукояти шпаги на миг повлажнеет?
Теперь же, едва Иньиго минуло двадцать, он приехал в Италию к Пикколи, крохотному старцу, признанному властелину сознания. (Пикколи был отпрыском достославного рода великих итальянских учителей – другая ветвь жила в Венеции и обучала пению всех знаменитых итальянских теноров, чьи имена заканчивались на гласную.) Иньиго знал, что, едва начнется смертельная битва, мышление откажет ему. Так пусть сознание будет подобно весеннему дню, пусть всякий шаг делается сам, и всякий разворот, и всякий пируэт, и выпад.
Пикколи жил в каменном домишке и служил графу Кардинале, человеку странному и таинственному, что властвовал почти над всей страной. Пикколи слыхал про Иньиго: конечно, Есте был величайшим и знаменитейшим оружейником, но поговаривали, будто, столкнувшись с задачей, непосильной даже для него, он ехал в деревню Арабелла, высоко в горы над Толедо, в хижину к некоему Доминго Монтойе, вдовцу с малолетним сыном.
В этой хижине и выковали шестиперстовую шпагу. Поистине ли шпага та – чудо света? Уже лет десять до Пикколи доходили слухи – он мечтал перед смертью увидеть ее танец. Величайший клинок со времен Экскалибура – и где же он теперь? Исчез вместе с малолетним Монтойей из дома Есте. А где же теперь малолетний Монтойя?
Пикколи тренировал сознание всю свою долгую жизнь и научился целый день сидеть посреди кровавой битвы, не слыша криков и не видя бойни. Погрузившись в глубины сознания, он словно умирал. По утрам на заре он погружался в глубины сознания и до полудня пребывал там. Никакой силой его не отвлечешь.
Как-то раз на заре он погрузился в глубины сознания, дабы пребывать там, пока солнце не достигнет зенита, но в это самое утро, в восемь ровно, приключилась странность.
Он пребывал в глубинах сознания и в шесть, и в семь, и в половине восьмого, и без четверти восемь, и без десяти, и без пяти, и без четырех и без трех…
…а затем его пронзило нечто ослепительное – даже Пикколи вынужден был открыть глаза…
…и увидел, что к нему пружинистым шагом идет юноша, высокий, тонкий, как клинок, мускулистый, довольно приятной наружности – был бы красив, если б не два параллельных шрама по щекам…
…а в руках у него такое великолепие, и на нем пляшет солнце.
Юноша приблизился; у Пикколи перехватило дыхание.
– Будьте добры, я хотел бы повидаться с господином Пикколи.