Мирза Искендер, присутствовавший при этой сцене, подал Тамерлану шнурок, сняв с него ключи от своего письменного ларца.
И великий вешатель, быстро соорудив петлю, просунул в нее голову шахматного коня и затянул узел. Затем, когда казнь совершилась, он протянул шнурок с конем Ахмаду Кермани:
– Приказываю тебе покрыть этого коня позолотой и носить у себя на шее в знак благодарности за то, что он спас тебя от виселицы. А партию можно не продолжать, ибо с потерей коня у твоих белых не остается никаких шансов даже на ничью, поскольку правый фланг рушится бесповоротно. Лучше прочти мне что-нибудь из написанного тобой в последнее время.
Кермани ответил, что в последнее время у него не было вдохновенья, зато один молодой поэт – сравнительно молодой, не достигший еще сорокалетнего возраста – по имени Яхья Лутфи может заинтересовать любого ценителя поэзии своими газелями и фардами[94].
– Ну-ка, прочти мне парочку его фардов и лучшую газель, если помнишь, – попросил Тамерлан.
Ахмад исполнил просьбу, прочел четыре фарда и две газели Лутфи.
– Очень, очень недурно, – оценил царственный любитель стихов. – И что же, много у него написано такого?
– Он уже заканчивает составление дивана[95], – отвечал Кермани.
– Один диван к сорока годам? – усмехнулся Тамерлан. – Негусто. Передай ему, что он талантлив, но если хочет по-настоящему прославиться, пусть пойдет со мною в Китай. Я покажу ему поэзию битв и целые диваны побед. И пусть он напишет какую-нибудь «Зафар-намэ», наподобие Шарафуддиновой, только в стихах[96]. Ведь ты же по своей лености никогда не сподобишься на такой подвиг.
Ахмад Кермани виновато вздохнул, и в это время явился главный устроитель курултая с сообщением, что все полностью готово и приближается время асра, послеполуденного намаза, вслед за окончанием которого и должен начаться курултай. Отпустив Ахмада Кермани, Тамерлан начал облачаться.
На него надели иссиня-черные шелковые шаровары, очкур на которых застегивался золотой круглой бляшкой с изображением магического, хотя и очень простого по виду герба Тамерлана.
Поверх легкого, почти прозрачного чапана был надет роскошный длинный чекмень из белоснежного аксамита, расшитый серебряными нитями. Руки русских мастериц, вывезенных из Ельца, изукрасили этот чекмень сказочным узорочьем – алконостами и фениксами, львами и оленями, витиеватыми переплетениями ветвей и листьев. Шитый золотом кушак трижды опоясал живот и талию худощавого, но пузатого владыки и был скреплен золотой бляшкой с изображением все тех же трех кругов. На ноги ему надели тонкие сафьяновые пошевни, едва закрывающие голенищем щиколотки. Некоторое время хазрет раздумывал, что же надеть на голову – чалму или отороченную мехом островерхую тюбетею, и, вопреки всем ожиданиям, остановился на чалме, верх которой был украшен тремя рубинами и султанчиком из бело-черных хвостовых перьев забайкальского орлана-долгохвоста. На уши великому гурагану нацепили серьги, в каждую из которых было вставлено по три крупных, с голубиное яйцо, сагадацких алмаза.