– Получите! – сказал Джильберге.
– Спасибо, мой дорогой, – прозвучал женский голос, очень и очень знакомый. – Вы покараулите снаружи?
– Покараулю. И не бойтесь, не выдам. Ведь я все-таки рыцарь.
Сразу после этого Мухаммед оказался лежащим на мягком, пропитанном благовониями ложе, и ласковые женские руки принялись гладить его и раздевать. Голова закружилась, губы слились в сладостном поцелуе с губами той, кого он принимал за свою милую Зумрад.
– О моя луноликая чинара! – выдохнул Аль-Кааги, когда поцелуй прервался ненадолго, чтобы уступить место следующему лобзанью.
Глава 36. Когда кончается праздник, всегда тоскливо на душе
Две недели раскинувшаяся в окрестностях Самарканда орда предавалась необузданному веселью. Каких только затей и игр не было напридумано, каких только блюд не отведали гости курултая и каких только вин и водок не откушали!
На третий день после объявления войны Китаю праздновали день рождения биби-ханым Сарай-Мульк. Во время праздника она хвасталась, что уже полностью отремонтировала мечеть, предназначенную для ее усыпальницы, и теперь может не бояться смерти. Потом были пиршества в честь обоих Пир-Мухаммедов, в честь Халиль-Султана, в честь Джеханшаха и других полководцев и внуков.
Наконец празднества стали стихать. Некоторые из тех, кто присутствовал на великом курултае, потихонечку покидали орду еще до окончания торжеств, уезжая в свои области, чтобы скорее начать подготовку к походу. Заветным днем выступления на Китай был назначен первый день лунного месяца раджаба 807 года хиджры[106].
Когда уехали Джеханшах, Шах-Малик и Мухаммед Ику-Тимур, Тамерлан объявил: отныне – не пить вина! Завершением торжеств стала великая тризна по всем умершим и погибшим героям, проходившая уже не в орде, а в Самарканде, в большом доме, пристроенном к мечети Мухаммед-Султана, в которой находилась усыпальница второго сына Джехангира, умершего в позапрошлом году от той же болезни, что и Джехангир. На поминках подавали легкую бузу и много мяса, особенно соленого. Помещение в доме было рассчитано на дастархан для двухсот человек, но столько как раз и оставалось всех гостей курултая, даже меньше. Остальные к тому времени уже разъехались. Тамерлан был в грустном настроении. Ему нездоровилось, его знобило, да к тому же разболелись покалеченные суставы правой руки и правой ноги. От боли он порой начинал скрипеть зубами и был настолько раздражителен, что приказал всыпать сто плетей повару, который, по его мнению, недоварил рис в плове, хотя все признали, что плов получился отменный.