– Мы опоздали?
– Увы.
– Тогда переведите сеньору Тамерлану, что я прошу прощения за доставленное ему беспокойство, – сказал де Клавихо, низко поклонился и с самым пришибленным видом отправился вон из шатра.
Когда он вышел, то увидел неподалеку огромный котел, в котором варился плов, и содрогнулся, вообразив, что недавно, быть может, именно в этом котле сварили заживо молодую, прекрасную девушку. Сварили только за то, что она не хотела быть вещью, рабыней, нелюбящей любовницей дона Гонсалеса. Слезы отчаяния брызнули из глаз испанца. Печень откликнулась на боль души своей острой болью, скрутила дона Гонсалеса, да так, что тот вынужден был опереться о копье одного из стражников, стоящих у входа в шатер. Стражник с сочувствием взирал на горе и боль иноземца.
Он не помнил, сколько так простоял. Потом появился Мухаммед Аль-Кааги и еще какие-то люди, которые подвели к дону Гонсалесу некую весьма привлекательного вида женщину, и Мухаммед сказал:
– Дон Гонсалес, великого сеньора тронула ваша печаль о погубленной наложнице, и он решил оказать вам величайшую милость – он дарит вам одну из своих личных наложниц, Диту. Она фракийка, была захвачена великим сеньором вместе с другими наложницами султана Баязета во время великого похода на Рум.
«Теперь у меня две податливые наложницы вместо одной недотроги. Вот дон Гомес обзавидуется!» – думал дон Гонсалес, понуро возвращаясь в Баги-Нау, где его соплеменники готовы были к переезду. Он с радостью уступил бы и красавицу фракийку, и хорошенькую афганку за один лишь поцелуй Нукниславы. Да нет, просто за то, чтобы она была жива. Но, увы, такой обмен не мог уже состояться ни при каких условиях.
Глава 25. Дыхание Чингисхана
В тот день к вечеру с северо-востока стал дуть ветерок, на который поначалу никто не обратил никакого внимания. Обосновавшись в орде, Тамерлан устроил пир, но не такой перепойный, как предыдущий. Здесь не было обязательных тостов и каждый имел право пить ровно столько, сколько мог и хотел.
Орда обустраивалась, и в течение нескольких дней вокруг царских шатров выросло около двадцати тысяч других. Здесь и впрямь получались улицы и целые кварталы, причем кварталы мясников и банщиков, оружейников и кузнецов, ковалей и седельщиков, всюду каждый занимался своим делом, приноравливая, снаряжая, готовя великую орду к будущему походу. Воинский стан собирался. Все уже давно знали, куда нацелена длинная воля Тамерлана, но говорить об этом было не принято, поскольку сам великий военачальник ее еще не объявил, а ведь он мог вдруг взять и переменить решение – идти не на Китай, а в Европу или снова на Русь, как девять лет назад, когда он не дошел до Машкава