Той ночью в машине, пока мы ехали домой, мне несколько раз показалось, что ты хочешь со мной поговорить. Ты почти решилась. Что-то тебя мучило — что-то ужасное. Но ты так и не заговорила. Спросила только, можно ли тебе закурить. Я и не знал, что ты куришь. Дома ты поднялась к себе в комнату, и я слышал, что ты плачешь. Мне следовало постучать к тебе в дверь и спросить, что случилось. Но мужчинам такие инициативы даются плохо. Со своими родными дочерьми я еще могу взять на себя ответственность, но с тобой? Вера завтра возвращается, сказал я себе, она лучше во всем разберется. Но на следующее утро никаких следов вчерашнего не осталось, ты стала такой, какой была всегда, а Вера, с которой я поделился своей тревогой, сказала, что ты просто неважно себя чувствовала.
Глория, мне сдается, что теперь я знаю, что именно ты в ту ночь увидела на лионской улице.
Ты увидела то, чего не увидел я, потому что вдаль ты видишь лучше, чем почти 60-летний человек. Ты увидела, как два человека идут взявшись за руки, или под руку, или обнявшись, или вместе открывают дверь подъезда, собираясь зайти в дом. Или это были двери гостиницы? Ты узнала одного из двоих — по одежде, или по фигуре, или по прическе. Ты поняла, что этот человек — Вера. А второй — мужчина, но не я. Хотя в нормальных обстоятельствах мужчиной, который держит Веру за руку, или под руку, или обнимает ее, или вместе с ней заходит в двери гостиницы, то есть мужчиной, который любит ее и которого любит она, должен быть я.
(Сделаю паузу. Мне было очень трудно и больно написать предыдущее предложение.)
Ты инстинктивно попыталась меня защитить, избавить меня от этого шокирующего зрелища — так взрослые заставляют ребенка отвернуться, чтобы он не увидел чего-то ужасного, например оторванной человеческой ноги на месте попавшего в катастрофу мотоциклиста (мне недавно пришлось наблюдать такую сцену).
Но, может быть, ты знала того мужчину? Может быть, ты была в курсе происходящего? Мать и дочь. Вера и Глория. Две неразлучные подруги. Сколько раз вы вдвоем допоздна засиживались на кухне, когда остальные члены семьи, и в первую очередь я сам, зевая, расходились спать? Вера и Глория. Вы сидели и тихонько болтали, смеялись и делились друг с другом секретами. О чем Вера и Глория разговаривали на кухне в три часа ночи, когда весь дом спал?
Сколько раз вы вежливо выпроваживали меня, если я хотел присоединиться к вашим разговорам — в саду, в гостиной, на ступеньках крыльца? «Иди-иди, дорогой! Тебя сюда не звали! Нам дадут спокойно поговорить или нет?» Я никогда не обижался. Напротив, ваше женское сообщничество меня умиляло.