И все же. Я слишком хорошо помнил тех, с чьим вечным отсутствием невозможно примириться. Остается разобраться, почему меня так ужасает мысль об их противоестественном присутствии. Где он – корень моего столь брезгливого «естества»? Я бы вырвал его из груди, сердца, мозга, лишь бы снова обнять маму, отца, тебя, любимая Эльза, и ощутить вашу нежность, даже если при этом пальцы нащупают холодное ничто или слишком мягкую плоть, а нос учует запах распада…
Я утер невольную слезу и приказал себе думать о деле. А дело, похоже, действительно шло к мирным переговорам. Сбежав из дома номер 31 по Мантойфельштрассе, парочка уютно устроилась в углу кафе на полукруглом диване, за столиком, на котором мерцала лампа с абажуром, источая подобие света.
Как я успел заметить, владелец кафе тенью не был. Ею не был и маленький изящный человечек, лицом похожий на итальянца, сидевший за столиком возле окна. Перед ним стояла наполовину пустая бутылка коньяку, рюмка и чернильница с пером. Он удачно изображал повышенный интерес не только к жидкости в бутылке, но и к разложенным на столике бумагам. Ох уж эти постояльцы Послесмерти, по тем или иным причинам задержавшиеся в ней надолго… Без них здесь было бы совсем… безлюдно. Совсем тихо. Да и некому было бы подать коньяк.
Теперь спешить некуда. Я решил дать парочке понять, кто хозяин положения. Недурно бы заодно перекусить – я почувствовал голод. Подошел к стойке и сделал заказ. Лицо Генриха ничего не выражало, вернее, отсутствие выражения на нем будто сообщало: «Навидался я всякого, и все мне уже надоело. Делайте свои дела, только мебель, пожалуйста, не ломайте». Ну, это уж как получится, дружище. Насчет компенсации материального ущерба в принципе можно обращаться к Хозяину. Если наглости хватит.
Я показал на стоявший справа от стойки радиоприемник «Телефункен», намекая Генриху, что неплохо бы включить музыку, дабы заглушить доносящуюся с того света Зару. Приемник на вид не отличался от своих расплодившихся в последнее время собратьев, но затем, приглядевшись, я различил надписи на его шкале, и выяснилось, что это были не названия городов, а четырехзначные числа. Стрелка шкалы находилась против числа 1996. Генрих понимающе кивнул, включил приемник, и через несколько секунд из динамиков раздались заунывные и мрачные звуки, которые я не могу назвать иначе как глумлением над музыкой, хотя в них угадывалась извращенная мелодия и похоронный ритм. Голос, чем-то похожий на голос Хозяина, простонал по-английски:
…Pray unto the splinters, pray unto your fear