Я отпускаю Полин и сажусь на краю кровати спиной к ней. Она не двигается. Спустя какое-то время она говорит:
– Наверное, бесполезно спрашивать, что именно привнесло эту гнусность в наши жизни?
– Я не могу говорить об этом никому, кроме Луи. И ему я рассказал только потому, что он мой адвокат. Если что случится – ты должна идти к нему. Он человек мудрый.
– И как долго это будет продолжаться – остаток жизни?
– Нет. Еще несколько недель… может, месяцев. А потом грянет буря, и ты наконец узнаешь, с чем все было связано.
Полин молчит некоторое время, потом спрашивает:
– Но писать друг другу мы, по крайней мере, можем?
– Да, но принимая меры предосторожности.
Я встаю с кровати и голый иду в гостиную за карандашом и бумагой. С облегчением делаю что-то практическое. А когда возвращаюсь, Полин сидит, обхватив колени руками.
– Я договорился с Луи писать до востребования другу на проспект ла Мотт-Пике – вот адрес. Буду писать тебе туда – пусть кто-нибудь забирает для тебя письма. Твоего имени на конверте не будет. Я тоже не буду подписываться. И ты не подписывай своих писем ко мне и не вкладывай в них ничего такого, что могло бы указывать на тебя.
– Неужели люди в правительстве и в самом деле будут читать наши письма?!
– Да, почти наверняка много людей – министры, армейские офицеры, полицейские. Ты можешь использовать одну меру предосторожности, хотя не исключено, что из-за этого письмо не дойдет. Используй двойной конверт, внутренний весь обмажь клеем, чтобы он прилип к наружному, когда ты вставишь один в другой. Такой конверт невозможно вскрыть, а потом отправить. Так что если они его вскроют, то им придется оставить его себе, а они, возможно, не захотят вести себя так нагло. Не знаю – может, стоить попробовать.
Полин, наклонив голову, смотрит на меня с изумленным недоумением, словно видит в первый раз:
– Где ты набрался всего этого?
Я обнимаю ее.
– Прости, – говорю я. – Это была моя работа.
Проходит четыре месяца.
Военный клуб Суса по-прежнему выглядывает из-за пыльных пальм через немощеную площадь у моря. Металлическое сияние воды остается таким же яростным, как прежде. Тот же мальчишка в длинных коричневых одеждах в то же время дня проходит мимо, он ведет на веревке козу. Единственное отличие в том, что теперь мальчишка машет мне, а я в ответ машу ему, – я стал узнаваемой частью пейзажа. Как и всегда, по окончании второго завтрака я сижу в одиночестве у окна, а мои коллеги-офицеры играют в карты, или дремлют, или читают французские газеты четырехдневной давности. Ко мне никто не подходит.