– Да бога ради! – раздраженно восклицает Бланш. – Ты хуже папы! Какое это имеет значение?
Эмери внезапно погружается в молчание, складывает руки на груди, вперившись взглядом в ковер и предоставив объяснение мне.
– Боюсь, имеет значение, Бланш, потому что тебя будут допрашивать по поводу этой телеграммы, а потом все наверняка попадет в газеты, разразится скандал.
– Ну и пусть…
– Помолчи, Бланш… хоть раз помолчи! – резко обрывает ее Эмери. – Это касается не только тебя. Вся семья будет измарана! Подумай о матери. И не забудь, что я офицер на службе. – Он смотрит на меня: – Нам нужно посоветоваться с нашими адвокатами.
– Конечно.
– А пока, я думаю, было бы лучше, если бы ты не приходил в этот дом и не пытался контактировать с моей сестрой.
– Эмери… – взывает к нему Бланш.
– Понимаю… – Я встаю, собираясь уходить.
– Извини, Жорж, – говорит Эмери. – Но так оно лучше.
Проходят Рождество и Новый год, первое я провожу с Гастами в Виль-д’Авре, а Новый год – с Анной и Жюлем на улице Кассетт. Полин остается на юге. Я продаю свой «Эрар» дилеру за пять тысяч франков и отправляю деньги ей.
Суд над Эстерхази назначен на понедельник, 10 января 1898 года. Меня вызывают свидетелем. Луи тоже. Но в пятницу перед слушаниями после длительной болезни умирает его отец в Страсбурге, и Луи должен уехать домой к семье.
– Не знаю, что мне делать, – говорит он.
– Мой дорогой друг, – отвечаю я, – тут нечего размышлять. Ты должен ехать и быть со своей семьей.
– Но процесс… Ты остаешься один…
– Откровенно говоря, твое присутствие не сыграет особой роли. Езжай.
В понедельник я поднимаюсь рано, в предрассветной темноте, облачаюсь в голубой мундир Четвертого тунисского стрелкового, пришпиливаю ленточку ордена Почетного легиона и в сопровождении двух полицейских агентов в штатском иду знакомым маршрутом по Парижу в здание военного суда на улице Шерш-Миди.
День мрачный с самого начала: холодный, серый, с промозглым дождем. На улице между тюрьмой и зданием суда стоит с десяток жандармов, их фуражки и плащи поливает дождь, но толпы, которую они должны сдерживать, не наблюдается. Я прохожу по скользкому мощеному внешнему двору в тот же самый бывший монастырь, где более трех лет назад судили Дрейфуса. Капитан Республиканской гвардии проводит меня в комнату ожидания для свидетелей. Я пришел первым. Маленькое помещение с белеными стенами и единственным зарешеченным окном, плиточный пол и жесткие деревянные стулья вдоль стен. Угольная жаровня в углу едва дает тепло, чтобы немножко рассеять холод. Над жаровней – изображение Христа с сияющим указательным пальцем, поднятым в благословении.