Дальнейшие действия очевидны. После подтверждения этой информации ее следует передать Бертюлю, энергичному судебному следователю с красной гвоздикой в петлице, чье неторопливое расследование фальсифицированных телеграмм все еще продолжается. Поскольку именно я подал исковое требование, решено, что я и должен написать ему, указывая на критически важного нового свидетеля. Кристиан соглашается свидетельствовать, но потом меняет решение, когда его родственник обнаруживает, что он посещал Лабори, а затем снова меняет свое решение, поняв, что будет вызван к судье в любом случае.
Эстерхази понимает теперь, что тучи над ним сгущаются, и потому вызывает меня на дуэль. Он сообщает в прессу, что ходит близ моей квартиры в надежде встретиться со мной и на этот случай носит с собой тяжелую трость из вишневого дерева, выкрашенную красной краской, намереваясь размозжить мне голову этой тростью. Он заявляет, что он специалист по боевому искусству сават[62]. Наконец он пишет мне письмо и передает его в прессу:
Ввиду Вашего отказа драться, продиктованного исключительно страхом перед серьезным противником, я, как Вам известно, тщетно искал Вас на протяжении нескольких дней, но Вы бежали от меня, как трус, каковым Вы и являетесь. Сообщите мне, в какой день и в каком месте Вы в конце концов наберетесь мужества встретиться со мной лицом к лицу, чтобы получить от меня заслуженную порку. Что касается меня, то я, начиная с завтрашнего дня и три дня подряд, в 7 часов буду прогуливаться по улицам Лисабон и Неаполь.
Я не отвечаю ему лично, поскольку не имею ни малейшего желания входить в прямую переписку с таким существом. Вместо этого я тоже делаю заявление для прессы:
Удивлен, что мсье Эстерхази не встретил меня, если только искал, потому что я ни от кого не скрываюсь. Что касается угроз, содержащихся в его письме, то в том случае, если попаду в засаду, я полон решимости использовать имеющееся у каждого гражданина право на законную защиту. Но я буду помнить, что мой долг по отношению к Эстерхази – сохранить ему жизнь. Этот человек должен предстать перед судом, и я не прощу себе, если накажу его своими руками.
Проходит несколько недель, и я перестаю опасаться появления Эстерхази из-за каждого угла. Но вот как-то в воскресенье, в начале июля, накануне моего вручения показаний Кристиана судье Бертюлю, я после второго завтрака иду по проспекту Бюжо и слышу за собой топот. Поворачиваюсь и вижу красную трость Эстерхази, опускающуюся на мою голову. Я уворачиваюсь и поднимаю руку, чтобы защитить лицо, и оттого удар приходится только по моему плечу. Лицо Эстерхази багровеет, оно искажено от ярости, глаза выпучены, как регистры оргáна. Он выкрикивает оскорбления: «Негодяй! Трус! Предатель!» Эстерхази так близко от меня, что я чувствую запах его дыхания, насыщенный абсентом. К счастью, у меня тоже есть трость. От первого же моего удара его котелок падает в сточную канавку. Вторым ударом – колющим в живот – я отправляю его следом за котелком. Он перекатывается на бок по булыжнику мостовой, становится на четвереньки, потом на корточки, хватая ртом воздух. Опираясь на свою нелепую красную трость, Эстерхази пытается выпрямиться. Несколько прохожих останавливаются посмотреть, что происходит. Я беру его шею в захват и кричу, чтобы кто-нибудь вызвал полицию. Но у прогуливающихся в этот прекрасный воскресный день есть дела и поинтереснее, что меня ничуть не удивляет. Все сразу же спешат прочь, оставляя меня с предателем, которого я все еще удерживаю захватом. Эстерхази силен и жилист, он пытается освободиться, и я понимаю, что мне придется либо серьезно покалечить его, чтобы успокоить, либо отпустить. Я отпускаю его и предусмотрительно отхожу назад.