– Негодяй! – повторяет он. – Трус! Предатель!
Его пошатывает, он никак не может поднять свой котелок. Он сильно пьян.
– Вы сядете в тюрьму, – говорю я. – Если не за предательство, то за подлог и растрату. И больше не смейте приближаться ко мне – в следующий раз вы так легко не отделаетесь.
Плечо у меня сильно болит, и я с облегчением ухожу прочь. Эстерхази не пытается преследовать меня, но я слышу его крики мне вслед: «Негодяй! Трус! Предатель! Еврей!» Наконец крики смолкают вдали.
Второе событие того лета, происходящее четыре дня спустя, имеет гораздо большее значение.
Стоит ранний вечер четверга, 7 июля, и я, как обычно в этот день недели, провожу время в неоготическом особняке Алин Менар-Дориан. Точнее, перед началом концерта стою в саду, пригубливая шампанское, разговариваю с Золя, чья апелляция на приговор слушается в суде в Версале. Только что было сформировано новое правительство, и мы рассуждаем о том, какие это будет иметь последствия для его дела, когда во дворик неожиданно вбегает Клемансо с вечерней газетой, а за ним по пятам Лабори.
– Вы слышали, что сейчас случилось?
– Нет.
– Друзья мои, это сенсация! Эта маленькая свинья Кавеньяк[63] произнес свою первую речь в палате в качестве военного министра, в которой заявил, что раз и навсегда доказал предательство Дрейфуса!
– И как ему это удалось?
Клемансо сует мне газету:
– Зачитав дословно три перехваченных послания из секретной папки.
– Это невозможно!
Это невозможно… и в то же время я вижу своими глазами: черным по белому написано, что новый военный министр Годфруа Кавеньяк, который неделю назад сменил на этом посту генерала Бийо, заявляет: он закрыл дело Дрейфуса политической сенсацией. «Я предъявлю палате три документа. Вот первое письмо. Оно получено в марте 1894 года, когда попало в контрразведывательный отдел военного министерства…» Кавеньяк опускает только имена отправителя и получателя, он зачитывает все пункты постыдного послания из секретной папки: «Прилагаю двенадцать генеральных планов Ниццы, которые этот опустившийся тип Д. передал мне для тебя». Второго письма я не узнаю: «Д. принес мне много чего интересного», и в конце «неопровержимое доказательство», которое изменило ход процесса Золя:
Я читал, что некий депутат собирается задать вопросы о Дрейфусе. Если кто-то в Риме потребует новых объяснений, я скажу, что никогда не имел никаких дел с этим евреем. Если кто-то спросит тебя, отвечай так же, потому что никто и никогда не должен узнать, что с ним случилось.
Я передаю газету Золя.
– Неужели Кавеньяк и в самом деле зачитал всю эту чушь вслух? Он, вероятно, с ума сошел.