Дрейфус теперь сидит прямо на своем стуле и смотрит на Мерсье с нескрываемым удивлением и с чем-то еще, что впервые копится за удивлением, – с неистовой злостью.
Генерал этого не видит, потому что избегает смотреть в ту сторону.
– И позвольте добавить последнее, – говорит он. – Я дожил до преклонных лет и имел печальную возможность убедиться в том, что человеку свойственно ошибаться. Но если я слабоумен, как утверждал мсье Золя, то я, по крайней мере, честен и родился у честного отца. Если бы хоть малейшие сомнения закрались в мою душу, я бы первый заявил об этом! – Только теперь он поворачивается на стуле и смотрит на Дрейфуса. – И сказал бы перед всеми вами капитану Дрейфусу: «Я заблуждался, но заблуждался искренне».
Этот дешевый театральный штрих оказывается невыносимым для заключенного. Внезапно и невероятным образом, без малейших следов слабости в ногах Дрейфус вскакивает со стула, сжимает кулаки и, развернувшись к Мерсье, словно чтобы ударить его, голосом, в котором слышится надрыв и рыдание, кричит:
– Именно это вы и должны сказать!
Весь суд затаивает дыхание. Чиновники слишком потрясены, они не двигаются. Только на Мерсье это не производит впечатления. Он игнорирует фигуру, возвышающуюся над ним.
– Я бы сказал капитану Дрейфусу, – терпеливо повторяет он, – «Я искренне ошибался. Признаю это от чистого сердца и сделаю все, что в моих силах, чтобы исправить ужасную ошибку».
Дрейфус по-прежнему стоит, смотрит на него, воздев руку.
– Это ваш долг!
Раздаются аплодисменты, в основном аплодируют журналисты, я присоединяюсь к ним.
Мерсье чуть улыбается, словно столкнулся с чересчур эмоциональным ребенком, покачивает головой, ждет, когда успокоится шум.
– Это не так. Мои убеждения с тысяча восемьсот девяносто четвертого года не претерпели ни малейших изменений. Напротив, они даже укрепились не только в результате досконального изучения секретного досье, но и вследствие того нелепого шума, который учинили сторонники Дрейфуса, пытаясь доказать его невиновность, и это несмотря на сумасшедшие усилия и потраченные ради него миллионы. Ну вот, теперь я все сказал.
С этими словами Мерсье закрывает свою кожаную папку, встает, кланяется судьям и, взяв кепи с полочки перед ним и засунув папку себе под мышку, под громкое улюлюканье направляется прочь из зала. Когда он проходит мимо скамей для прессы, один из репортеров – это Жорж Бурдон из «Фигаро» – шипит ему:
– Убийца!
Мерсье останавливается и показывает на него пальцем:
– Господин председатель, это человек только что назвал меня убийцей!