— Три тысячи обитаемых миров, это Журавлиная Дева!
— Это хорошо? — испугался Салакин.
— Да, вполне! — хихикнул Цеден. — Кто съест ее мяса, тот станет бессмертным. По крайней мере, так говорится в легенде.
Поднялся шум.
— Салакин, друг! — воскликнул загорелый Эрдени.
— Салакин! — влез табунщик Баатр.
— Дружище Салакин! Салакин! Возлюбленный мой Салакин! Салакин! Салакин!
Жена Салакина, Элистина, схватила мужа за локоть и оттащила в сторону.
— Слушай сюда, — сказала она. — Мяса в журавле не так уж и много. Со всеми делиться будем, сами в пролете окажемся. Давай так: две трети нам с тобой, нашим детям, ему, — она коснулась своего изрядно отяжелевшего живота, — потом одну шестую папе в Тяминский хотон, и уж только потом раздадим оставшееся. Все понятно?
— Да подожди ты, — отмахнул Салакин. — Цеден, а сколько нужно мяса съесть, чтобы стать бессмертным?
— Немного. Кусочек размером с человеческий глаз, — старик широко улыбнулся. — Надеюсь, мне достанется? Ведь это я опознал журавля. Без меня бы никто бессмертным не стал.
— Ага. Никто, кроме нашей семьи, — кисло произнесла Элистина.
Но никто ее не слушал.
Стали делить. Делили шумно, всем хотоном. Салакину пришлось за этот день выслушать немало хорошего — и табунщик он замечательный, и воин прекрасный, и сказки рассказывает великолепно, и даже суп из барана готовит отменный. Супом, который готовил Салакин, можно было спокойно травить шкуры — но об этом как-то забыли.
Я же стоял в сторонке и изнывал от собственного бессилия. Наша мать Шавдал, целительница, женщина в хотоне известная и уважаемая, как назло, сегодня уехала к брату в соседний хотон. Сестре, как незамужней девушке, неприлично было принимать участие в подобных сборищах. Младшему брату Манджи было всего три года, и вопросы бессмертия его трогали мало. Я же — кривоногий, коротко стриженный мальчишка — крутился сначала среди делителей, ныл и канючил; потом, получив весомый тычок от табунщика Баатра, отошел в сторону.
«Вот несправедливость!» — думал я при этом.
Разочаровавшись, я вернулся в нашу кибитку, сел в угол и стал грызть засохшую лепешку. Было жарко, и на меня садились мухи. Я отгонял их лепешкой, злился и мысленно взывал к матери.
«Приезжай скорей, ну!» — думал я.
А затем полог раздвинулся, и в кибитку вошла сестра. Выражением лица у нее было непроницаемым. Сестра села на связку одеял, взяла связку бараньих позвонков и стала молча перебирать их.
— Что случилось? — не выдержал я.
— Я попросила мяса для Манджи, — с тем же непроницаемым видом произнесла сестра. — Мне отказали. Сказали, что девушке лучше не открывать рта. Что лучше не позориться. Сказали, что я дура!