О чём Костя? Начал об одном, перескочил к другому. Чушь какая-то. Как это «совсем недолго»? Не семнадцать же лет! Что успела увидеть хорошего Даша?
Не надо о Даше. Это Костя, это его жизнь. Нельзя всё о Даше.
«Как же сделать, чтобы каждый человек жил так, что вторая жизнь будет лишней и скучной, явится повторением? Как сделать, чтобы люди не жалели, что родились, даже если жизнь оказалась короткой? Как же дать человеку это беспокойное счастье духовной жизни? Помочь ему возвыситься до цели, достойной человека, единственно осознанной цели? Как соединиться с людьми?
Для этого надо победить в себе внешнего человека, обывателя, думающего потребительски. А ещё эгоиста, у которого болит голова и который не знает, не представляет себе ничего, кроме своей распухшей от боли головы, который со страхом слушает свою боль, замкнутый лишь сам в себе.
Разумными доводами, спасительными словами, что другие мучаются сильнее и терпят, не заставишь замолчать человека, когда у него закололо в боку и он — трус.
Он не станет от этого крепче изнутри, а только внутренняя злость может заставить его замолчать.
А ещё внутреннее чувство сострадания к другому, не слова, не доводы — способность любить кого-нибудь, кроме себя…»
Не хочу больше, я знаю всё, что он скажет дальше.
Оказывается, Костин страх всё ещё живёт и во мне, а я совсем забыла о Косте. Смутно вспоминаю: он блистательно поступил на мехмат МГУ, а летом написал интересную научную работу. Смутно помню: он что-то говорил мне, уезжая отдыхать: Даша, математика… Кажется, или Даша, или математика. Если бы Даша полюбила его, он бросил бы математику.
Каждому своё… Чушь какая.
Мог умереть Костя, а умерла Даша.
— Что ты? — Виктор смотрит на меня.
Нельзя так, нельзя. Что это я?
Костины буквы не выведены, бегут, чуть западая вправо, словно Костя очень спешит, словно он, наконец, решил для себя тот свой ночной крик. Имел право или не имел закричать?
Мы с Костей будем встречаться редко. Мы не такие близкие, чтобы смешать наши жизни, как могли бы смешаться моя и Дашина.
Мог умереть Костя, боявшийся смерти, а умерла Даша.
— Что с тобой? — пристаёт ко мне Виктор.
— Даша умерла. Мама умерла. Джана убили. Зачем мы родились?
Давным-давно об этом же говорил Глеб. Что я ему ответила? Не помню. В тот день был Ваня…
— Иди сюда, сядь вот здесь. Смотри. — Виктор провёл на листе длинную линию. — Это вечность. А вот… — он сделал в середине линии петлю вверх, — вспышка, наша жизнь. Её могло не быть. Мы бы не явились. Почему ты не страдаешь, что тебя, Даши не было тысячу лет назад? Почему страдаешь, что не будет? Разве плохо, что мы вспыхнули? — Виктор не смотрел на меня, говорил небрежно. — Пока есть мы, смерти нет. Когда есть смерть, нет нас, понимаешь?