– Ну, ну, спокойно, Евдокия Яковлевна…
Подоспевший доктор увидел бледное лицо пойманной «дамы», с приоткрытым ртом и безумными, блуждающими глазами.
– Демоны, демоны… – захлёбываясь, шептала она. – Ослаби, остави… Изыди!! Свят-свят-свят…
– Бог мой, кто это? – спросил Жигамонт.
– Лыняева, – коротко ответил Немировский. – От табака отказываться не придётся. Вероятно, кто-то опять забыл запереть её. А ещё кто-то время от времени отворял ей дверь по ночам, чтобы она блуждала по дому в сшитом из простыней балахоне. Не так ли, Евдокия Яковлевна?
– Демоны, демоны… Свят-свят Господь наш… Страшный Суд грядёт!
– Похоже, она, в самом деле, сумасшедшая, – вздохнул Георгий Павлович, глядя на ползающую на коленях Лыняеву. – В таком случае, нам трудно будет добиться от неё, кто надоумил её на этом маскарад.
– Это мог сделать только кто-то близкий ей.
– Муж?
Немировский пожал плечами:
– Доктор, вы разбираетесь в психологии?
– Не могу сказать, чтобы очень хорошо. У меня несколько иная специальность.
– Вы можете отличить безумие природное от вызванного воздействием каких-нибудь снадобий?
– Вы думаете, что её нарочно сводили с ума?
– Не исключаю. А потому я вас очень прошу, доктор, со всем вниманием осмотреть эту женщину, узнать, чем её лечили. В общем, не мне вас учить!
– Я понял, Николай Степанович.
Немировский глубоко вздохнул и утёр рукавом лоб.
– Вам нехорошо? – спросил Жигамонт.
– Всё в порядке. Просто сердце слегка зашлось… Всё же мне не двадцать, чтобы бегать во лесам, ловя сумасшедших. Не вспомню, когда и было такое.
– Зато тряхнули стариной, – улыбнулся Георгий Павлович.
– Да уж. И теперь нам, наконец, будет, что предъявить княгине. По крайней мере, с одной тайной этого милого дома мы разобрались, и призрак больше не будет пугать по ночам его обитателей…
– Какая, однако, тишина воцарилась в нашем доме… – промолвил Алексей Львович, отходя от окна. – Страшная тишина. Не скрою, я не был привязан ни к Володе, ни к Антону… Вообще-то, они были чужими людьми для меня, но это не укладывается в голове: они были молоды, им бы ещё жить да жить, и вдруг… – старик развёл руками. – Мои сыновья также умерли молодыми. Один от болезни, другой был убит на дуэли, а третий погиб в Севастополе… Мне это казалось такой страшной, непоправимой несправедливостью! Я, старик, оставался жить на этом свете, а они лежали в могиле… Князь Вяземский, как и я, дожил до очень преклонных лет, он похоронил семерых из восьми своих детей… Когда уходит человек в летах, это горько, но это должно быть… Но человек в расцвете сил! Несправедливо…