Небольшой желтый дом совершенно не изменился. Он подкидывал матери денег, надеясь, что она подстрижет деревья, покрасит забор и крышу, обустроит ветшающую беседку — тщетно. Старину Бобби интересовали только его барабаны, травка и такие же седые, волосатые неудачники. Мать преподавала йогу, зарабатывала кое-что на занятиях для беременных, доедала оставшиеся от отца сбережения и за домом следила спустя рукава. В молодости она хорошо пела, выступала в чикагских клубах, её любили друзья, и, сказать по совести, она была не самой плохой матерью. Но ожидать от неё заботы было попросту глупо. Джереми понимал сестру, которая, уехав в Вермонт, показывалась домой раз в году, на день Благодарения. Сам он так не умел. «Наша порода», с гордостью говорила Ба. Поэтому, в общем, и не женился — ему претила семья, в которой каждый был сам по себе и сам за себя.
У матери, к счастью, нарисовалась клиентка, нуждающаяся в особо продвинутом комплексе йоги для зрелых дам. Поэтому короткий рассказ Монготройда о врачебной ошибке был воспринят спокойно — сын приехал, значит, все будет хорошо. Обед в два, ужин в семь, деньги оставь в буфете! Его бывшая детская по-прежнему пустовала, он сложил вещи в комнату, бросил сонному Бобби «буду вечером», вывел из гаража велосипед, сел и поехал.
«Лайонс Вудс» был лучшим парком на свете. Лесом, прерией, островом Робинзона, чужой планетой, обиталищем Душегуба и полем брани для рыцарей плаща и кинжала от восьми до двенадцати лет включительно. Там жили еноты, лисы и белки, важно трясли хвостами бесстыжие скунсы, ухали совы, трещали и стрекотали мелкие птицы — у Джереми никак не получалось запомнить, какая из них как называется, а зазнайка Марк Гриншпун знал всех. Он сейчас в Филадельфии, Марк, изучает своих дроздов под руководством самого Джеймса Бонда — старикашки-профессора с кучей регалий. А красавчик Пит Кроу умер от героина в девяносто девятом. А Миха Плотникофф, славный Миха, которому не было равных в бейсболе, связался с русской мафией и схлопотал пожизненное. А Сэмюел Айерс приобрел аптеку на Джексон-стрит — он когда-то мечтал полететь на луну, Сэм, а теперь пересчитывает таблетки и боком проходит в двери. А на этой скамейке с видом на дубовую рощу мы с Меделайн в первый раз целовались — у неё на зубах были скобки, и она жутко стеснялась…
Подгоняемый теплым ветром мистер Монготройд крутил педали и наслаждался. Он не помнил уже, когда в последний раз мог позволить себе просто гулять по лесу, валяться на свежей траве, подманивать белку завалявшимся в кармане арахисом, любоваться на пышный ковер золотых одуванчиков. Он четко знал — жизнь спешит, кто остановился — отстанет и будет сметен на обочину, к беспомощным старикам и тупым маргиналам, живущим на пособие, жрущим и пьющим. В мире нет ни места, ни времени для подлинной пронзительной красоты. «Спокойное достоинство, каким отмечена жизнь людей благородных, исконное изящество былых времен. В те времена я просто жил, не понимая их медлительного очарования и прелести — этого их совершенства, этой гармонии, как в греческом искусстве». Раньше было куда бежать, нынче вай-фай, кока-кола и целлулоидная улыбка цивилизации украшают жизнь даже в Африке и Тибете. Что говорить об одноэтажной Америке? Черно-белые фильмы остались в прошлом, Дина Дурбин с божественным «Весна в моем сердце» перестала звучать… «Старый ты хрен, Монготройд! — усмехнулся Джереми. — Нашел о чем тосковать — время проходит и без толку раскорячиваться в потоке у него на пути». Он пустил велосипед под горку и по-мальчишески рассмеялся, чудом удержав равновесие. Вокруг, как оглашенные, орали вороны, молодая зелень рвалась вверх, к солнцу, и до заката жизни оставалась вся жизнь.