Краем глаза Андрей Павлович уловил какое-то движение рядом, поднял голову, увидел, что это уходит Лида, и увидел, что плечи ее вздрагивают и она вытирает на ходу щеки ладонями. Лицо его как смялось: тревога, страх, стыд – все прорезалось на нем, он вскочил с дивана, оставив Аню, бросился вслед за Лидой из комнаты.
– Какая подлость, ой, какая подлость… – прерывисто вздыхая, но уже не плача, проговорила Аня.
Андрей Павлович заскочил следом за Лидой на кухню, закрыл дверь и обнял ее сзади за плечи:
– Лида! Лидочка! Лидуня!.. Милая моя Лидочка, что с тобой?
– Не надо, Андрей. Оставь! – с трудом, сквозь стиснутые зубы ответила Лида.
– Но что, что такое, Лида? Что случилось? Почему ты не хочешь, ехать, не хочешь меня видеть, почему?
– Андрей!.. Андрей! – Лида все пыталась осилить слезы. – Ах, Андрей!..
– Лидуля! – Андрей Павлович повернул ее к себе лицом и, вглядываясь в ее переполненные влагой глаза, стал гладить по щекам. – Милая моя! Ну что, что случилось, скажи мне. Чтобы я знал, чтобы я понял… Ведь мы вместе, ты не одна, я всегда с тобой…
Лида отняла его руки от своего лица.
– Это я всегда с тобой…
Мгновение Андрей Павлович молчал. Потом заговорил с горячечной, исступленной силой:
– Ты устала?! Милая моя, радость моя, ты устала? Я знаю, я понимаю… я плох, я дурен… так, как у нас, это нечестно по отношению к тебе… но как по-другому? Ты даешь мне силу, ты для меня, как Гея, я, как Антей… я изможден, жить неможется – припадаю к тебе и оживаю, вновь становлюсь человеком. Прости меня, милая моя, радость моя!.. Никто не знает мой ад, этот огонь, на котором поджариваешься… я хожу на работу, играю из себя бодрячка, весельчака, кажусь, наверно, другим этаким везушником, сам порой начинаю себя чувствовать таким… но потому лишь и могу быть таким, что есть ты! Я не могу без тебя, мне нельзя без тебя… зачем мне это кавказское побережье, если без тебя?!
Он называл себя бодрячком, везушником – кем и действительно казался обычно, – но сейчас в нем ничего не осталось от этого обычного, сейчас это был смятый, потерянный человек, и в выспренности его речи не проглядывало никакой позы – одна оглушенность, судорожная попытка спрятаться за слова, спастись ими, заслониться…
Лида отступила от Андрея Павловича и промокнула рукой мокрые глаза. Она осилила слезы, и они больше не текли у нее.
– Я никогда, Андрей, ничем не попрекала тебя, – сказала она, не глядя ему в лицо. – Никогда, ни разу, ты ведь знаешь. Зачем же объяснять мне все это? Я любила тебя и потому принимала все как есть. Да я бы не смогла любить тебя, если б ты бросил сына. Может быть, я потому тебя и любила, что ты такой. Ведь никогда я не требовала, не просила даже, чтобы ты оставил семью? Это так подло было бы, если бы ты их оставил. Вы оба виноваты, что сын ваш так болен, и крест вам нести обоим. Я никогда не чувствовала в себе права помочь тебе снять его и переложить только на ее плечи. Я бы себя последней гадиной чувствовала, если бы вдруг попыталась сделать это…