Теперь она напевала, когда накладывала еду, когда заварила чай, когда зачем-то взялась месить тесто.
– Хочу сделать сладкие пирожки. Любишь?
– Не знаю.
Он действительно не помнил, когда в последний раз ел сладкие пирожки.
– А я люблю. Мама их сама не пекла, но пекла Клавдия.
– Кто это?
– Экономка.
У них, оказывается, была экономка. Интересно, Алеста скучала по своему миру?
Лепешки он уминал быстро, хотел поскорее уйти с кухни – дергался оттого, что никак не мог выработать собственную линию поведения. Осчастливленная, как и у Али, часть его души, просилась показаться наружу и тоже желала запеть – он не давал ей хода. Неизвестно, долго ли идиллия продлиться.
«Может, уже сегодня я не стану ей нужен».
Хмурился, хлебал морс, смотрел в сторону; напевы от плиты не прекращались.
– А твоя мама что-нибудь пекла?
– Не помню.
– А ее саму ты помнишь?
Регносцирос нехотя кивнул.
– Она хорошая была? Твое детство было хорошим?
– Не хочу об этом говорить.
– А ты давно ее видел?
– Давно.
– Она живая?
– Надеюсь.
– Надеешься?
Он помрачнел еще сильнее; брови на лице Альки взлетели – вопрос повис в воздухе.
– Сказал же, не хочу об этом говорить.
– Ну и не надо.
Ему улыбнулись. На него смотрели с любовью.
Ближе к вечеру, когда жара начала спадать, она принесла ему на стройку стакан с морсом – поставила его, запотевший от холода, на сложенные бревна. Спросила:
– А ты сегодня не уедешь?
– Куда?
– На работу.
– Сегодня нет.
– А завтра. Ты ведь завтра тоже работаешь?
– Если не вызовут, не уеду.
– Это хорошо.
Баал почти докрыл крышу, думал о том, что брус нужно пропитать, а антисептика нет. Купить бы еще лак да покрыть пол – ладно, купит в следующий раз, когда будет в магазине.
Ветер развевал ее длинные волосы – мягкие, чистые, блестящие. За то время, что она гостила в этом доме, Аля никогда не убирала их ни в валик, ни заплетала в косу – ему нравилось. Напекало солнце; день стоял чуть ветреный, погожий.
– А тебя всегда вызывают, чтобы кого-то наказать?
– Я не наказываю.
– А что ты делаешь?
– Привожу приговор в исполнение.
– А приговоры всегда плохие?
Ему не хотелось об этом говорить, но он кивнул.
– Всегда.
Карие глаза смотрели на него без осуждения, с любопытством.
– Это трудно? Твоя профессия трудная?
– Непростая.
– Я так и подумала, – она какое-то время сидела на пеньке, затем поднялась, отряхнула юбку и взглянула прямо ему в лицо. – Приходи, как закончишь, на озеро. Я буду тебя ждать.
И, может от страсти, что тлела в ее взгляде, а, может, от того, что страсть эта перемешалась с теплой ласковостью, Баалу сделалось жарко.
Он пришел туда час спустя – старательно сдерживался, чтобы не броситься к уходящей за дом тропинке сразу же. Кое-как выиграл у себя самого этот поединок.