Да, панель скользнула в сторону, и я в одно мгновение нырнул в отверстие, охваченный противной дрожью мелкого воришки. Перебирая руками, я быстро поднялся наверх и медленно, тихонько открыл панель, испытав прилив благодарности к тому, кто надумал замаскировать ее широким креслом. Из-за правого подлокотника кресла я мог смотреть без особого риска быть обнаруженным — вид на северную стену был просто замечательным.
И был там молотящий по барабанам Рэндом, а Мартин, весь в цепях и коже, сидел перед ним. То, что делал Рэндом, я никогда прежде не видывал. Он играл пятью палочками. Одну он держал в зубах, по одной в каждой руке и еще две — зажаты под мышками. Он, играя, менял их по кругу: палочка изо рта заменяла ту, что была справа под мышкой, палочка из-под мышки справа перекочевывала в правую руку, палочка из правой руки перелетала в левую, из левой руки — под мышку слева, а палочка оттуда — в рот. И все это — не переставая барабанить. Действовало гипнотически. И пока он не закончил этот номер, я глядел во все глаза. Старая ударная установка Рэндома едва ли была из мира грез барабанщика «фьюжн», мира полупрозрачного пластика с установленными вокруг малых барабанов тарелками размером с боевые щиты, кучей тамтамов и парой басов, сверкающих, будто огненный круг Корал. Установка Рэндома была из того времени, когда малые барабаны еще не стали тоньше и выразительней, басы не усохли, а тарелки не подхватили акромегалию и еще не начали мурлыкать.
— Никогда прежде не видел такого, — услышал я голос Мартина.
Рэндом пожал плечами.
— Немного порезвился, — сказал он. — Научился этому у Фредди Мура, в тридцатых, то ли в «Виктории», то ли в «Сельском Авангарде», когда он был с Артом Ходсом и Максом Камински. Забыл где. В каком-то варьете, тогда никаких микрофонов и в помине не было, а освещение плохое. И чтобы завоевать внимание публики, приходилось эдак вот выламываться или смешно одеваться, как рассказывал он.
— Жуть, что им приходилось так катать толпу.
— Да-а, никто из вас, парни, и не прикидывал, каково это — странно одеться или расшвыривать вокруг инструменты.
Последовало молчание, и у меня не было возможности разглядеть выражение лица Мартина.
— Я имел в виду нечто другое, — сказал затем Мартин.
— Да и я тоже, — ответил Рэндом. Потом он бросил три палочки и заиграл вновь.
Я прислонился к стене и стал слушать. Моментом позже я вздрогнул, услышав, как вступил альт-саксофон. Когда я вновь выглянул в щель, Мартин стоял по-прежнему спиной ко мне и играл эту вещь. До этого сакс, должно быть, лежал на полу с другой стороны его стула. Было похоже на Ричи Коула, что мне, пожалуй, пришлось по душе, и это как-то удивило меня. Хотя музыка мне и нравилась, я почувствовал, что сейчас мне здесь не место, и осторожно сдал назад, отодвинул панель, пролез сквозь отверстие и закрыл панель за собой. Спустившись и выбравшись наружу, я решил, что лучше срезать угол через столовую, чем вновь идти мимо дверей в библиотеку. Музыка теперь доносилась как бы издалека, и мне стало жаль, что я не знаю заклинания Мандора для заключения звуков в драгоценные камни, хотя и не уверен, что знаю, как отреагировал бы Талисман Закона, помести я в него «Блюз Дикаря».