— Семейная традиция, — ответил я, — поддержанная недавним жизненным опытом.
Впрочем, меня сбило с толку, что после столкновения не произошло никаких пиротехнических эффектов. К тому же я не понимал, почему не началось превращение этой твари в орнамент из завитков.
С проклятием оно закрутило свой плащ, обматывая вокруг левой руки; правая потянулась к великолепному факсимиле ножен моего отца. Инкрустированный серебром клинок тихо выдохнул, по дуге поднимаясь вверх, и упал точно на стража. При соприкосновении стража с клинком взлетел сноп искр высотой в фут, и клинок зашипел — словно его раскаленным сунули в воду. Узор на клинке вспыхнул, вновь рассыпались искры — в этот раз в рост человека, — и в то же мгновение я почувствовал, что страж разбит.
Затем нечто вошло, и я развернулся, взмахнув своим оружием. Но клинок, так похожий на Грейсвандир, опустился и поднялся вновь, в сужающемся круге отводя острие моего клинка вправо и прямиком устремляясь к моей груди. Я просто парировал in quarte, но противник скользнул под клинок и продолжал двигаться внутрь пещеры. Я отразил удар sixte, но противника там не оказалось. Его атака была финтом. Он ушел еще глубже в пещеру и теперь вел нападение снизу. Я поменял стойку и вновь парировал, когда он всем корпусом скользнул вправо от меня, уронив острие своего клинка и меняя хватку, одновременно взмахивая левой рукой перед моим лицом.
Слишком поздно я заметил поднимающуюся правую руку, в то время как левая скользнула мне за голову. Головка рукояти Грейсвандир направлялась точно к моей челюсти.
— Ты действительно… — начал я, а потом мне припечатали рукоятью.
Последнее, что осталось в памяти, — серебряная роза.
Вот она, жизнь: верь — и предадут тебя; не верь — и предашь себя. Как и большинство моральных парадоксов, этот ставит тебя в уязвимую позицию. И слишком поздно для принятия нормального решения. Я не мог выйти из игры.
Очнулся я во тьме. Очнулся озабоченный и настороженный. Как обычно, когда я озабочен и осторожен, я лежал совершенно неподвижно и продолжал дышать в естественном ритме. И прислушивался.
Ни звука.
Я слегка приоткрыл глаза.
Сбивающие с толку узоры. Я вновь зажмурился.
Я хотел уловить телом вибрации под каменной поверхностью, на которой распластался.
Вибраций не было.
Я совсем открыл глаза, подавил импульс закрыть их. Приподнялся на локте, затем подтянул колени, выпрямил спину, повернул голову. Очаровательно. Так дезориентирован я не был с тех пор, как пил с Льюком и Чеширским Котом.
Вокруг меня нигде не было ничего цветного. Все было черным, белым или имело оттенок серого. Я словно попал в фотонегатив. То, что я решил считать солнцем, черной дырой висело по правую руку в нескольких своих диаметрах над горизонтом. По темно-серому небу неторопливо плыли эбонитовые облака. Моя кожа была чернильного цвета. Каменистая поверхность подо мной и вокруг меня тем не менее сияла полупрозрачным матово-белым. Я медленно поднялся на ноги, оглядываясь. Да. Земля будто светилась, небо было темным, а я был тенью меж ними. Это ощущение мне совсем не понравилось.