– Аккуратнее, – сказала я тихо. – Вот, выпей немного, станет лучше.
– Убери руки, сучка драная!
– Я не из тех, кто похитил тебя, так что попридержи язык. Или выпьешь воды и примешь таблетку, или иди к черту.
– Майя, – простонала Лионетта.
Девушка взглянула на меня, потом послушно взяла таблетку и стакан.
– Так-то лучше. Ты теперь во власти человека, известного как Садовник. Он дает нам новые имена, так что не представляйся. Помни, как тебя зовут, но не произноси вслух. Я – Майя, а эта гриппозная красотка – Лионетта.
– Я…
– Никто, – напомнила я строго. – Пока он не даст тебе имени. Не усложняй.
– Майя!
Я взглянула на Лионетту. Та смотрела на меня измученно и сердито, словно спрашивала: «Какого черта ты вытворяешь?» Обычно она смотрела так на Эвиту.
– Тогда давай сама. Ты не стала первой, кого она увидела, ура! Теперь можешь взять дело в свои руки, если не нравится, как я делаю.
В обращении с детьми я брала пример с Софии. Только вот новенькая была не ребенком, и я не была Софией.
Лионетта закрыла глаза и шепотом попросила Господа, чтобы тот наделил ее терпением. Но так и не закончила, вновь склонившись над унитазом.
У новой девушки задрожали руки, и я взяла их в свои. В Саду всегда было тепло, разве что в пещере за водопадом бывало прохладно. Но я знала, что она дрожит не от холода.
– Такие дела. Да, это ужасно, это немыслимо и чертовски несправедливо, но так уж сложилось. Мы здесь гости не по собственной воле, и человек, который держит нас, будет навещать тебя, когда захочет твоего общества, а чаще – секса. Иногда к тебе будет приходить его сын. Теперь ты принадлежишь им, и они могут делать с тобой все, что захотят, в том числе пометить тебя своим клеймом. Нас тут довольно много, и мы стараемся поддержать друг друга как можем. Но единственный способ выбраться отсюда – смерть. Поэтому тебе придется решить, что лучше: жить вместе с нами или умереть.
– Самоубийство – смертный грех, – прошептала она.
– Чу́дно. Значит, вряд ли тебе захочется свести счеты с жизнью.
– Господи, Майя, почему бы сразу не дать ей веревку?
Девушка громко сглотнула, но, к счастью, сжала мои руки.
– А вы здесь долго?
– Я – четыре месяца.
Девушка взглянула на Лионетту.
– Почти пять лет, – пробормотала она.
Если б я знала тогда… хотя это не имело значения. И если б я знала, это ничего бы не изменило.
– И ты до сих пор жива. Мама говорит, пока жив, можно надеяться. Я буду надеяться.
– Только не переусердствуй, – предупредила я. – Понадеешься сверх меры – тебе же хуже.
– Майя…
– Ну что, хочешь оглядеться?
– Я без одежды.