— Да, прекрасно! Очень толковая девушка,— ответил Николай и сам почувствовал неестественность в ответе. Был тут какой-то перебор в интонации.
Георгий Сергеевич пытливо посмотрел на него сбоку, сказал с улыбкой:
— Ока хорошая, только немного избалованная. С ней надо построже, поофициальнее. Пусть почувствует ответственность, это ведь работа. Верно?
— Конечно,— опять слишком поспешно согласился Николай.
— Вообще-то она довольна...
— Ну а почему бы и нет? Я ее не обижаю...
Куницын снова достал его глазами.
— Да, пожалуйста, Коля, не обижай. И другим не давай обижать. Она у меня одна...
Он крепко пожал Николаю руку и повернул в свой край деревни. Николая догнал отец, сгреб за плечо. Николай шел рядом и думал о том, каким странным, порой вертким и беспринципным бывает отец. А порой — кремень, упрямый и крутой, как деспот. Все уживалось в нем: и доброта, и черствость, и покладистость, и твердость, и текучесть, и даже жестокость. Однажды, это было, когда Николай учился еще в седьмом классе, отец не дал колхозную машину свезти Чиликина в больницу после тяжелого отравления политурой. Чиликин не умер, бабки спасли, отходили травами и заговором. Всю деревню тогда возмутила бессердечность председателя, даже мать крепко поругалась с ним (у нее билась в пьяной истерике, рыдала Чиликина), но отец даже ухом не повел, будто все это его не касалось. Значит, мог быть и таким... Как ни убеждал себя Николай в своей правоте, как ни старался подняться над «простой», земной жизнью, которой жил отец, как ни уговаривал себя быть выше отцовских придирок (главное — опыты!), а в душе чувствовал, что суть их давнего спора вовсе не в том, что для одного главное — хлеб, продукты, земля, а для другого — опыты, диссертация, наука. Дело было в чем-то другом, а в чем — Николай не знал. Ему казалось, что прав он — с той недосягаемой для отца высоты, на которую успел подняться за эти годы. А в том, что поднялся, а отец где-то внизу,— сомнений у него не было. Но что-то все же мешало этой уверенности, нет-нет да и покусывало, покалывало — мимолетное, вроде бы маленькое, остренькое...
5
Едва вошли в дом, как забренчал телефон, висевший на стеке у двери. Отец снял трубку, выслушал, мрачнея. Говорили что-то неприятное — в ответ он выкрикивал нервно, отрывисто:
— Антон Степанович, это бардак! Вот только что... Да, да... А ты не перебивай! Я говорю, только что решили не сдавать липовые яйца... Да! Да! Липовые! Это у нас с тобой натуральные... Слушай, не надо смешить людей... Понимаю... Понимаю, пункт в Продовольственной программе... Понимаю! И ты пойми... Дай сказать! И ты пойми. Сами себя — идиотами! Да! Идиотами! Перед народом!.. Тебе отчитаться, а мне... Не угрожай, пуганый... Что?! Ну, знаешь ли!.. Технику зажимаешь. Да, да... Всю Дмитроченкову даешь... Не дави! Давленый... Ну? Ну и что?! Давай не будем, Антон Степанович... Не к лицу!.. Не к лицу и тебе и мне... Тебя? Снимут? Никто тебя не тронет... На бюро обкома?.. Ну ты им и скажи... Так?.. Что ты говоришь?! Да нет, не тронут... Ну ладно, подумаем... Сказал — подумаем! Не я один решаю, у нас правление!.. Хорошо. Ладно!.. Опять ты! Сказал — все! Будь здоров.