Надо сказать, что любознательных иностранцев было раз два и обчелся. За все время мне попался лишь один человек, которому были небезразличны эти бледные тени и который видел в них людей. Он единственный знал, что вьетнамская студентка нуждается в лекарстве, которое в Советском Союзе не продается, а даже если и продается, ей его все равно не достать, что колумбиец, приехавший в Тбилиси не из-за политических убеждений, а потому что у его семьи не было средств платить за учебу где-нибудь в другом месте, страдает от отсутствия Библии[8], как и другие его соотечественники. Так что после каникул, проведенных на родине в Европе, любознательный иностранец возвращался с чемоданом, набитым лекарствами, предварительно отправив Библии через диппочту в Москву на адрес посольства своей страны.
Представители двух других категорий, гораздо менее многочисленные, образовывали замкнутый мирок. В те времена единственным доступным для славистов способом пожить в стране была работа лектором-носителем языка (можно было еще работать в посольстве в СССР, но это делало практически невозможным общение с населением, так же как и работа корреспондентом). На лекторов могли претендовать два типа учебных заведений: университеты и институты иностранных языков, имевшиеся в столицах республик и в некоторых больших городах. Необходимость готовить преподавателей средней школы определяла набор языков: английский, немецкий, французский. В результате получались своего рода крошечные ноевы ковчеги, где было каждой твари по паре: два немца, два англичанина, два француза.
К этому зверинцу следовало добавить представителей научного мира, редких, как лошади Пржевальского. Этим счастливцам удалось получить разрешение на несколько недель или месяцев пребывания в стране. Жили они под строжайшим надзором, им запрещалось отъезжать от места жительства более чем на 25 км без специального разрешения; подавать заявление на получение его следовало сильно загодя, и, как правило, следовал отказ.
Иностранцы, принадлежавшие к этим двум категориям, в основном говорили по-русски и могли без труда общаться с населением, поэтому наблюдение за ними было особенно пристальным. Помимо стукачей из студентов и преподавателей, имелись еще специальные кураторы, официально отвечавшие за их поведение и составлявшие подробные рапорты. Трудно сказать, насколько эффективной была эта слежка. С моими новыми западными друзьями нам случалось предпринимать несанкционированные поездки, облегчавшиеся тем, что им не было необходимости вступать в контакт с местными жителями, рискуя навлечь на себя подозрение неправильным выговором – в таких ситуациях говорила только я. Однажды мы даже решились на двухдневное путешествие ночным поездом в западную Грузию, совершенно закрытую для иностранцев. Прибыв на место назначения, мы уже особенно не конспирировались, а спокойно явились на дом к секретарю местного райкома, адрес которого нам дал тбилисский знакомый, его родственник. Ни словом не заикнувшись о возможной незаконности нашего пребывания, райкомовец покатал нас по окрестностям, накормил и напоил – грузинское гостеприимство вкупе с возможностью познакомиться с «настоящими иностранцами» оказалось сильнее законопослушности. Мы благополучно вернулись в Тбилиси, и никто нас ни о чем не спросил.