Зато в Гарциемсе все осталось по-прежнему, над этим местом время было не властно. Правда, кое-где вместо скромных дач советских номенклатурщиков появились роскошные виллы местных и приезжих нуворишей, но их было не так уж много. Неказистая палатка теперь могла похвастать набором товаров, по обилию не уступающим средних размеров супермаркету любого европейского населенного пункта, но все остальное – сосны, песчаный пляж, деревянный настил, ведущий к морю, – было как прежде. И словно по мановению волшебной палочки вернулось давно исчезнувшее ощущение заколдованного царства, покоя, дремы, того самого штиля последних советских лет, который предшествовал моему отъезду.
Сказать по правде, все было не так просто. В тот далекий год на даче мы с Ириной оказались не одни. Когда мы вошли в калитку, навстречу нам вышла из дома молодая женщина. «Моя сестра Тамара», – пояснила Ирина. Я бы и сама догадалась, столь велико было сходство. Тем не менее мое удивление было велико: до этого дня я даже не подозревала о существовании сестры.
Тогда я впервые почувствовала, что прикасаюсь к какой-то давней болезненной семейной травме. Расспрашивать подругу мне было неловко, поэтому об обстоятельствах семейной истории я узнала лишь годы спустя. Корни ее уходили в далекое прошлое, в послевоенные годы, когда в конце 40-х развернули охоту на ведьм – под названием «борьба с космополитизмом и низкопоклонничеством перед Западом». Речь шла о крупномасштабной чистке в академической среде, окончательно уничтожившей остатки свободной мысли. Особенно от нее пострадали науки гуманитарные.
Проработки проходили в соответствии с давно обкатанным сценарием, испытанным на прочность еще в процессах 30-х годов, с той лишь разницей, что до физического уничтожения ошельмованных дело доходило реже. Обычным результатом были увольнения, психические травмы, социальное отщепенство. «Чистили» научно-исследовательские институты, университеты, академию наук. Собрания сменяли друг друга, обвинения оставались неизменными: идеологические отклонения, погрешности преподавания, ошибки в методике исследований. Обвиняемые каялись, обещали исправиться. Некоторые пытались оправдаться, но, как правило, безуспешно; исход был неизменный: погубленные карьеры, искалеченные судьбы. Инициатива, как известно, шла сверху, от партийных органов; исполнителями были коллеги и ученики обвиняемых, студенты и аспиранты. Методы воздействия тоже не отличались оригинальностью: кнут и пряник, угроза отчисления и обещание места в аспирантуре, угроза зарезать публикацию статьи и обещание поездки на конференцию – что перетянет? Перетягивало чаще всего одно и то же: страх. «Есть многие научные репутации в Москве и в Ленинграде, вот так же построенные на крови и костях. Неблагодарность учеников, пересекшая пегою полосою нашу науку и технику в 30-е – 40-е годы» – это замечание Солженицына справедливо и в отношении 50-х годов.