После распада СССР некоторые свидетели тех времен были еще живы, и кое-кто из них опубликовал воспоминания об этих судилищах. Однажды мне попались в руки мемуары видного историка. В одной из глав рассказывалось о разгроме медиевистики в Московском университете, где на публичном обсуждении известного специалиста по аграрной истории Средневековья главным обвинителем выступил его любимый ученик, обличавший своего учителя в недостаточно марксистском подходе (обвинение по тем временам грозное). Даже привычная к такого рода метаморфозам публика была шокирована услышанным. Сам обвиняемый, раздавленный происходившим, пораженный неожиданным предательством, всю ночь бродил по улицам, не решаясь вернуться домой, в полной уверенности, что там его немедленно арестуют. Ученик же заслужил место на кафедре, но, похоже, не выдержал напряжения и вскоре перевелся из столицы в провинцию. Рассказывали, что, когда научный руководитель умер, он приехал в Москву на похороны, но показаться на них так и не решился…
Автор воспоминаний называет этого человека по имени, увидев которое, я не поверила своим глазам: речь шла об отце Ирины! Чтобы удостовериться, я позвонила сыну автора мемуаров (самого его уже не было в живых): знал ли он об этом эпизоде в эпоху нашей совместной учебы в университете? «Конечно, знал, – ответил знакомый голос, явно удивленный наивностью вопроса, – у нас в семье все знали, и все очень жалели Ирину…» В моем случае информация пришла с опозданием в двадцать лет, но шок от этого ничуть не уменьшился – и одновременно многое вдруг прояснилось[10].
Мне вспомнился пожилой человек, суровый, неулыбчивый, с потухшим взглядом, несколько раз виденный во время наездов в Ригу. Вот, оказывается, куда он переселился из Москвы – в надежде избавиться от тяжелых воспоминаний? Его дальнейшая карьера сложилась вполне успешно: более двухсот опубликованных работ, повышения в должности, звание профессора. Но видимо, заплаченная за успех цена оказалась слишком высокой, и рана не затягивалась. Депрессии отца не могли не отразиться на домашней атмосфере, даже если подрастающие дочери ничего не знали о трагедии, разыгравшейся еще до их появления на свет. Но если Ирине удалось сохранить способность нормально жить, работать и строить планы, для ее старшей сестры взросление сопровождалось обострением отношений в семье, ссорами и спустя несколько лет привело к полной катастрофе. Приступы бессонницы и периоды подавленности становились все более частыми, в конце концов, несмотря на блестящие способности, она бросила университет, пошла работать на стройку, потом на завод, потом… Потом все оборвалось. Когда я познакомилась с Тамарой, она была неизлечимо больным человеком, уже несколько лет проводившим значительную часть года на даче, чаще всего в одиночестве, избегая контактов с людьми.