Ирина наверняка колебалась, прежде чем решилась пригласить меня в Гарциемс. Затворническая жизнь превратила Тамару в дикарку, общение с людьми было ей в тягость. Сделанное мне приглашение погостить было чревато риском, и если Ирина тем не менее не предупредила меня, то, скорее всего, просто потому, что не нашла подходящих слов. По счастливой случайности ее опасения не оправдались: Тамара приняла меня благосклонно, более того, я ей понравилась. Между нами установилась связь, постепенно все более дружеская. На это потребовалось определенное время, ибо даже живя под одной крышей, мы виделись редко. Страдавшая от бессонницы Тамара обычно бодрствовала по ночам и отсыпалась днем; возвращаясь в послеобеденное время с пляжа, мы иногда встречали ее, она направлялась к морю, где купалась ежедневно, в любую погоду, даже когда температура воды не превышала 15 градусов. Иногда она вообще не выходила днем. Ночью же до нас иногда доносились приглушенные звуки музыки: она слушала главным образом итальянскую оперу, которую знала досконально и очень любила. Тамара владела несколькими языками, была исключительно талантлива, но болезнь постепенно делала свое дело.
После отъезда во Францию я в течение нескольких лет получала от нее удивительные письма, в которых эрудиция и ирония сочетались с неиссякаемым любопытством ко всем явлениям недоступного ей мира. Она никогда не была за границей, мало путешествовала в пределах страны, и тем не менее, благодаря накопленным знаниям и силе воображения, имела достаточно полное представление о внешнем мире и испытывала желание узнать его еще лучше. Ее интересовало буквально все, и свое, и чужое: «Как называются „желто-красные фрукты, похожие на сливы“? – какой-нибудь буржуазный гибрид?»; «…кроме историй путешествий, я жду от Вас (мы с ней были на Вы) этнографических наблюдений над подопытной расой…»; «…расскажите, пожалуйста, немного про французскую семью, существует ли la religion – в какой форме?»; «…как справляются западные люди с богатством выборов, на каждом этапе, хотя бы культурных?»; «А Шостакович – читали ли Вы его мемуары, якобы выпущенные на Западе?»; «Вообще, упоминайте иногда, если будет настроение, про Ваши книжные открытия…». «Настроение», увы, случалось далеко не всегда, я была слишком поглощена поисками собственного места в новой жизни, где все казалось неопределенно, неустроенно и было непонятно даже мне самой; мне не хватало дистанции, чтобы адекватно описать увиденное. Подозреваю, что мои письма разочаровывали Тамару. И затрудняюсь сказать, чем являлись для нее ее собственные. Ее многостраничные послания производили впечатление гигантских монологов человека до крайности одинокого, доверявшего свои мысли только бумаге. В одном из них, жалуясь на плохую работу почты (письма шли неделями), она в шутку предлагает: «А не быстрее и не надежнее ли будет доверить наши письма морским течениям? У меня тут целый набор пустых бутылок – вот бы и пригодился. Почта-экспресс Прибалтика-Средиземноморье, что скажете?» Невольно возникают ассоциации с бутылками потерпевших кораблекрушение – и действительно, крушение произошло, но уже совсем иного рода: письма вдруг перестали приходить. Спустя некоторое время я узнала, что, приехав однажды на дачу, родители Тамары нашли ее мертвой; причина – летальная доза снотворного.