Эштон, ты тоже пережил такое? Тебе пришлось видеть, как умирает твоя мать? Я не произношу это вслух.
– Не уверена, что у меня хватит сил. – После паузы добавляю: – Вот это да. Впервые призналась в этом.
– Даже своему доктору не говорила?
– Нет! Ему тем более. Он думает, что видит меня насквозь, – бормочу я.
– Что ты хочешь этим сказать?
Качаю головой.
– Нет, Эштон. Ты уже и так из меня предостаточно выудил за один день.
Барабаня пальцами по рулю, он вздыхает.
– Ладно. Как вели себя близнецы после моего ухода?
Улыбаюсь.
– Спросили, придешь ли ты еще, – усмехаюсь я.
Он расплывается в улыбке.
– Правда? Я им так понравился?
Закатываю глаза.
– Думаю, ты им понравился намного больше, чем я. Эрик сказал, что когда я становлюсь «Ирландкой», я, наверное, очень сильно злюсь, если ты не хочешь быть моим дружком.
Эштон смеется тем особым смехом, от которого внутри сразу теплеет.
– А ты что на это сказала?
– Сказала, что когда ты рядом, я бешусь, даже если не становлюсь «Ирландкой».
Он снова смеется.
– Люблю, когда ты перестаешь себя контролировать. Когда говоришь, что думаешь, и не переживаешь по этому поводу.
– В таком случае вы бы с доктором Штейнером точно поладили… – Проезжаем мимо дорожного указателя на кампус. Значит, мы уже близко, и скоро мой день с Эштоном закончится. Не знаю, когда я его снова увижу. И от этой мысли мне больно.
– Это точно. Ведь у тебя задание открыть мне душу, так?
Откидываюсь на подголовник и бормочу себе под нос:
– Чур, ты первый.
Сказала скорее себе, чем ему. У Эштона столько тайн, но я прекрасно понимаю, что он не начнет вот так вдруг раскрывать их. Тем не менее, кожей чувствую, что температура в салоне растет.
– А что ты хочешь узнать? – спрашивает он тихо и спокойно. Словно сомневается.
– Я… – У меня срывается голос. Начинаю с невинного, на мой взгляд, вопроса и стараюсь говорить непринужденным тоном: – Ты сказал мальчикам, что хочешь стать летчиком. Почему?
Он выдыхает и говорит:
– Потому что ты сказала не лгать им.
Ладно.
– А как насчет юриста?
– Буду юристом, пока не смогу стать летчиком. – Он говорит так спокойно и ровно, что на душе у меня становится уютно.
Резко меняю тему:
– А какое у тебя любимое воспоминание о маме?
Маленькая пауза.
– Ирландка, этот вопрос я пропущу. – Голос такой же спокойный и ровный, но нутром чувствую металл.
Смотрю, как он рассеянно теребит свой браслет.
– Сколько тебе тогда было лет?
– Восемь, – отвечает он бесцветным голосом.
Закрываю глаза и смотрю на свет в окнах домов – в надежде, что они вытеснят из моей головы образ испуганного мальчишки.