Наконец, Эштон поднимается и говорит:
– Жаль, но у меня неотложные дела. Парни, мы с вами классно тусанулись. – И он поднимает кулак. – Пока.
– Да, классно, – вторит ему Эрик, и близнецы поднимают свои кулачки – такие крошечные рядом с кулаком Эштона.
Все трое смотрят на меня, и я понимаю, что опять не сдержалась и от полноты чувств выдала то ли вздох, то ли всхлип.
Взяв меня за локоть, Эштон говорит:
– Заберу тебя через три часа у центрального входа, идет? – И уходит.
Дежурство проходит быстро. Приходит Лола – кажется, сегодня она еще меньше, бледнее и слабее, чем была две недели назад. Дерек шепотом сообщает мне, что она приходит в игровую все реже и реже. Через час мальчики говорят, что устали, и у меня все в душе переворачивается от жалости. Остаток смены провожу с другими детьми – один поправляется после автомобильной аварии, другому предстоит операция на сердце.
Ловлю себя на том, что все чаще и чаще поглядываю на часы.
* * *
Через три часа у входа меня забирает совсем другой человек. Не тот шутник, что дразнил меня за детским столиком, чтобы рассмешить двух больных мальчишек. И не тот, что участливо слушал за рулем эпопею о моих безумных приключениях по заданию психиатра.
Нет… парень, что сидит со мной рядом, не произносит ни полслова и даже не смотрит в мою сторону, когда мы выезжаем из города. Не знаю, что случилось, но что-то изменилось. И теперь он сидит, сжав губы, а взгляд стеклянный. У Эштона такой хмурый вид, что сердце ноет. И на душе еще тяжелее, чем было после волонтерского дежурства.
Целый час едем в гробовом молчании. Смотрю на темнеющее небо и уличные фонари, то и дело заправляю волосы за ухо, верчусь в кресле, а потом после поворота на Принстон делаю вид, что дремлю.
– Ирландка, ты часом не проглотила пару снотворных пилюль перед тем, как я за тобой заехал? – Открываю глаза от удивления и радуюсь не столько вопросу, сколько звуку его голоса. Поворачиваю голову и вижу чуть заметную улыбку. Вздыхаю с облегчением.
– Извини, – бормочу я. На самом деле я счастлива, что Эштон начинает отходить.
– Ну и как прошло дежурство?
– Тяжко. Иногда я думаю, будет ли потом легче. Я люблю общаться с детьми и хочу им помочь, но… – Слезы текут у меня по щекам. – Не знаю, смогу ли я не думать о том, кто из моих подопечных умрет, а кто выживет.
Эштон молчит, а я смахиваю рукой слезы и шмыгаю носом.
– Я тоже об этом подумал, когда ты тогда сказала мне, кем хочешь быть, – тихо говорит он. – Нужно иметь особый характер, чтобы ухаживать за больным и ждать его смерти, особенно если ты не можешь ничего изменить.