Все произошло, как и предполагал Джура, посланцу аль-Фаруха Кузьмич отказал, сославшись на то, что оружия у него нет и не предвидится, а сам укатил в Краснодар к Сидору, где пообещал местным милиционерам и казачкам помочь с оружием, дабы отражать набеги басурман.
Кузьмич и Сидор сидели на веранде кавказского ресторана и отмечали удачную сделку, мало того, что Кузьмич пообещал майору полцены за его товар, местные казачки, скинувшись, не только окупали покупку, но и гарантировали Кузьмичу и его банде немалую прибыль, тут было за что выпить, и поэтому почти все члены банды были вместе со своими главарями, уже много выпили, а запасы спиртного продолжали и продолжали поступать на столы гуляющей братвы.
Неожиданно взрыв страшной силы прогремел там, где совсем еще недавно слышался галдеж пьяной публики и гремела разухабистая музыка, сразу же за этим здание охватил мощный пожар, и те, кто не погиб от взрыва, сгорел в мощном его пламени. Так Джура поквитался за предательство Кузьмича и избавился от еще одного человека, знавшего его страшную тайну – Сидора.
Джура должен был выехать в Турцию для подготовки группы чеченских боевиков, но перед этим попросил краткий отпуск, чтобы съездить на Родину. Получив разрешение, он отправился в родные места, вот они, знакомые горы и пустыни, ничего не изменилось, как будто время остановилось. Дорога домой шла через Узбекистан, и Джура решил задержаться в Ташкенте – городе своего детства. Надежные документы и азиатская внешность позволили пройтись по знакомому городу, новые здания, новые магазины, турецкий бизнес, активно пускающий корни в развивающуюся экономику бывшей союзной республики. Только ничего не изменилось на улице, где когда-то жил Жека, те же старые кибитки, те же общие дворы, та же пьянь и драки.
Тогда Джура узнал, что Мокей тоже вернулся в Ташкент, что живет все на той же улице и ходит за ним Зинка, да-да, та самая Зинка-шалава, что кормит его из ложечки и возит на каталке, а Мокей только мычит да пускает слюни. Отец Жеки умер и похоронен рядом с «его» могилой, а старенькая мать почти каждый день ходит на кладбище, подолгу сидит у этих могил и тихо вытирает слезы.
И дома у Джуры ничего не поменялось, дети, правда, выросли, старшие сыновья воюют, один у талибов, второй у саудита Усамы, дочери уже невесты, надо их замуж отдать, да калым хороший взять, жены говорят, от женихов отбоя нет – и да будет так, пусть замуж идут и новых воинов Аллаха рожают. Правда, старшая, Айша вбила себе в голову, что должна, как и братья, стать джихадиской, да не женское это дело с поясом смертника во имя Аллаха умирать, для этого мужчины есть. Жены, овцы бессловесные, постарели, старшая совсем старуха, да и не тянет Джуру к их телам, он глаза закрывает, когда с какой-то из них в постель ложится, образ той, что всю жизнь недоступной была, вызывает. Всю жизнь ему покалечила эта гимнастка, ненавидел и горел от пожара любви, что зажгли в его сердце ее глаза.