Сон разума (Левченко) - страница 191

В его основе лежало давнее детское впечатление, какая-то ситуация, которую ныне Фёдор не мог достоверно воспроизвести в своей памяти. Ему снилось, что он идёт по длинной узкой улице, мощёной как на подбор гладким серым булыжником, совершенно незнакомого, чужого города, похожего на мелкое захолустье центральной Европы. С обеих сторон дороги нависают хоть и опрятные, но уродливые домишки, довольно низенькие, в 2-3 этажа, и тоже какие-то гладко-серые, слегка поблёскивая неприятным глянцем в тусклом свете как цементный пол, только что вымытый грязной бесформенной тряпкой. По собственным ощущениям герою кажется, что ему сейчас лет 8-9. Поздняя мокрая осень, на улице неуютно, резкий и холодный ветер порывами бьёт прямо в лицо, от которых временами приходится пятиться назад, из бледно-серых туч с молочным оттенком нет-нет да и срываются мелкие колючие снежинки. Самое поразительное, что вокруг не видно ни клочка голой земли, ни одного пусть и засохшего растеньица, ни даже опавшего листка или голого деревца – сплошь одни бережно уложенные камни. Идётся, тем не менее, ребёнку просто и непринуждённо, дорога под гору, шагов не слышно, да и ничего не слышно, даже порывы ветра совершенно бесшумны. Фёдор бодро топает по самому центру мостовой, задорно вглядываясь в окна с обеих её сторон, в городе нет ни единой души, кажется, его специально построили, чтобы он один-единственный раз прошёлся по нему, а между тем за стёклами виднеются занавески, кое-где горит свет, и вообще складывается впечатление недавно покинутого уюта, будто люди здесь пожили-пожили, а потом им приказали, и они тут же дисциплинированно съехали как из гостиницы, и произошло это совсем-совсем недавно. Маленький Федя начинает фантазировать, на что похож тот или иной дом: на средневековый замок, отцову дачу, какой-нибудь дворец или, быть может, простой скворечник, которые они мастерят на уроках труда – детское воображение и не на такое гораздо. Затем его занимает мысль, почему они (дома) так сильно залезают друг на друга – ни проулков, ни переулков между ними нет, стоят гурьбой, и, обрушься один, все остальные посыпятся как домино. Остановившись на данной мысли, он принимается представлять, как бы сие выглядело на самом деле: наверно, сверху вниз по улице как лавина из камней, с грохотом и скрежетом деревянных балок сплошной сыплющейся массой – правда, при всём при этом зрелище не показалось парнишке очень-то грандиозным, почему детское внимание надолго не увлекло. К тому же дорога вдруг закончилась и упёрлась в большое-пребольшое здание, очень старое и очень красивое, нечто в романском стиле, 2 ряда колонн возвышались над широкой лестницей, за которыми виднелась огромная деревянная дверь, обитая железом и покрытая тёмным лаком, резко выделяясь на фоне глухой стены, облицованной, как и колонны, белым мрамором. Дверь легко поддаётся внутрь, и в глаза ребёнку сразу бьёт яркий свет от обширной затейливой люстры, висящей высоко под потолком гигантского холла, в боковых стенах которого зияют узкие высокие окна, чьи половинки распахнуты настежь, а в конце его виднеется ещё одна лестница, но уже какая-то непропорционально-маленькая, совсем не нарядная в отличии от всего остального, её простые железные перила окрашены светло-синей, почти официальной краской. И тем не менее ребёнок идёт именно к ней, ступая по ковровой дорожке бледно-красного цвета с пёстрыми узорами в виде бабочек, цветочков и т.п. чепухи, постеленной на холодном каменном полу. Ставя ногу на первую ступень той обыкновенной железобетонной лестницы, Фёдор чувствует нечто странное, смотрит вниз, и тут выясняется, что все её выступы будто намазаны клеем, поэтому подниматься по ней очень тяжело, стоит больших усилий элементарно переставлять ноги, к тому же наклон становится всё круче и круче. Впрочем, мальчик улыбается – его собственная походка кажется ему крайне комичной, ведь идёт он так, будто ноги стали непомерно тяжелы, и двигать ими приходится чересчур основательно. Но неожиданно заканчивается и эта лестница, резко, без площадки подле упираясь в такую же огромную дверь как на входе, только совершенно белую с кое-какими позолоченными деталями, у неё есть ручка и врезан замок; он дёргает ручку, дверь заперта, инстинктивно лезет в левый карман своей курточки, находит в нём большущий железный ключ, достаёт его оттуда и несколько мгновений смотрит с недоумением, ведь он никогда бы не поместился в том крохотном кармашке. Маленький Федя вертит ключ перед собой, держа обеими кулачками, разглядывает со всех сторон, наконец, вставляет в скважину, поворачивает, замок слегка щёлкает, и обе половинки двери как бы сами собой распахиваются внутрь. А внутри большой, пустой, но уютный зал с огромным количеством кресел, обитых ярко-красным шёлком, на полу ковёр того же цвета, по стенам симметрично развешены светильники с лампочками в виде свечей, которые горят все до единой, а в отдалении – сцена. Видно, как на ней блестит паркет, будто его недавно тщательно натёрли. Он садится на 29 кресло в 12 ряду, специально пробежав для этого чуть ли не через всё помещение, и буквально в то же самое мгновение вверх взмывает тяжёлый бардовый бархатный занавес. На сцене стоит подтянутый опрятный старичок во фраке, лысый, худой, небольшого роста, и, странное дело, его лицо кажется мальчику до боли знакомым, родным, однако в первые несколько мгновений распознать, кто это такой, маленький Федя не может. И тем не менее ребёнок чувствует к нему исключительную симпатию, долго и с интересом разглядывает и через некоторое время с чего-то вдруг понимает, что это он сам, и с сего момента Фёдор видит сон уже не глазами мальчика, но как бы со стороны. Старик, обильно жестикулируя, начинает что-то декламировать, с расстановкой и большим достоинством даже напыщенностью, но ни единого слова разобрать нельзя – слишком далеко он стоит, видно лишь шевеление сизоватых губ. Поначалу кажется, что тот выступает просто как конферансье, что он вот-вот закончит, и начнётся настоящее представление, однако старик всё никак не уходит, и становится очевидным – он и есть гвоздь программы. Ребёнок немного хмурится, но минут через 15-20 этого действа начинает потихоньку брызгать смехом, чему-то чрезвычайно радоваться, что, на самом деле, не вполне логично, ведь выступление получается скучнейшим. А ещё создаётся такое впечатление, что парнишка инстинктивно чувствует смысл произносимой стариком речи и от души смеётся над тем, как у того ничего не получается кроме деревянного морализирования, ну и, быть может, самолюбования. И тут выступающий будто возвышает голос, Фёдор, наконец, слышит одно и к тому же последнее слово «…сомнений», после чего следует оглушительный взрыв детского хохота, и он просыпается неизменно в одно и то же время и с неизменно хорошим настроением.