Поднявшись в не очень чистом лифте довольно грязного подъезда на седьмой этаж девятиэтажного панельного дома, где жили его друзья, уже стоя прямо перед их дверью, Фёдор вдруг почувствовал непонятное волнение, у него даже дыхание перехватило, однако он быстро справился с собой и нажал на звонок. Дверь открыл Алексей причём подозрительно быстро, кажется, он поджидал своего друга и, по всей вероятности, видел в окно, как тот прибыл к подъезду на такси. Они поздоровались, для чего гостю пришлось засунуть букет под мышку левой руки, в которой он держал коробочку с подарком. Купить же что-то к столу он напрочь забыл. Войдя в квартиру Фёдор сразу почувствовал знакомый-презнакомый запах, давно успевший стать чужим. В прихожей произошёл обычный обмен любезностями по поводу того, что разуваться совсем не стоит, но аргумент об уборке, которую будет делать не кто-нибудь из них, а она, заставил-таки хозяина выделить тапочки. Квартира действительно содержалась в образцовом порядке, всё было подобрано с большим вкусом и тщанием. Возможно, кое-что и выглядело несколько ярковато, например, бардовые обои в зале, однако и они неплохо сочетались со стенкой под красное дерево и диваном с двумя креслами тёмно-коричневой кожи. Спальню Фёдор не видел (а в квартире имелось всего две комнаты), поскольку они сразу же прошли в ближайшее от входа помещение, где жена всё ещё суетилась вокруг стола. По его виду, по расставленной на нём посуде, приборам, по салатам в салатницах и хлебу в хлебнице (между прочим, это почти редкость, когда блюда подаются в том, в чём и следует их подавать) было очевидно, что ожидается настоящее застолье, а не просто посиделки за чаем или не только за ним. Странное дело, Фёдор старательно оттягивал встречу с ней, возясь в прихожей сначала с плащом, потом с туфлями, но как только её увидел, ему сразу показалось, что расстались они совсем недавно, и расстались добрыми друзьями, не чувствовалось и тени неловкости ,не то чтобы обиды.
– Здравствуй, Федя. Спасибо, – он неловко протянул ей букет и коробочку с духами, она отёрла руки о фартук, прикрывавший простое домашнее платье, и взяла их. – Да, Лёша был прав, ты почти не изменился.
– Привет, ты тоже, – соврал Фёдор.
Грустен и тяжек оказался для него вид этой перезрелой беременной женщины, хоть и была она ему некогда очень близка. Кое в чём ещё оставались намёки на прошлую красоту, более всего, пожалуй, в лице, в его продолговатом, мягком, очень женственном овале, в чётко очерченных густых чёрных бровях, больших синих-пресиних глазах, окаймлённых длинными ресницами, под которыми, увы, ясно различались маленькие морщинки, как бы обладательница их не старалась скрыть. На самом деле, оно всегда выглядело на удивление симметричным, однако теперь, учитывая возрастные изменения, симметрия казалась просто разительной, особенно у немного длинноватого, острого и тонкого носа, а пухлые, ярко-алые губы смотрелись так, будто их старательно отпечатали сначала в формовочной машине и только потом приделали к сему почти безупречному лицу. Но это действительно были лишь намёки на прошлую красоту: при своём довольно высоком росте она выглядела очень худой, если мысленно отбросить, конечно, что ходила на последнем месяце беременности; черты лица в целом помертвели, осунувшиеся щёки, которые всегда казались немного впалыми, предавая ранее тем самым утончённость её образу, сейчас наталкивали на мысль, что та серьёзно болеет; фигура точно очерствела и окостенела, а ведь ранее перед её мягкими изгибами мало кто мог устоять.