– Езжай, коли желаешь княгине услужить, – усмехнулся Ванька и принялся давать распоряжения сотникам. Однако те, услышав, что спасенная Иваном девица действительно княгиня, не столько слушали есауловы приказы, сколько пялили глаза на красавицу.
Покончив с делами, – Княжич направился к шатру, чувствуя спиной восторженно-завистливые взгляды сотоварищей.
7
Разгуляй изрядно постарался. Войдя с Еленой на руках в обитель Дмитрия Михайловича, Ванька поначалу не узнал его скромного, походного жилища. Земляной пол был устлан коврами, скамья задвинута в дальний угол и обращена в роскошную постель с пуховой периной. Появился также стол, вернее, им служили бочки с уложенными на них досками, зато скатерть оказалась самой настоящей – красного сукна с золотым узором по краям.
Уразумев по приятно изумленному выражению лица начальника, что его старания не пропали даром, лихой хорунжий довольно улыбнулся, ободряюще похлопал Ивана по плечу, после чего скромно удалился. Митька оказался настоящим другом, если он и позавидовал Княжичу, то лишь самую малость и самой что ни есть белой завистью.
Предупрежденный Разгуляем Новосильцев тоже приготовился к встрече знатной гостьи. Вечно всклокоченные волосы и борода князя Дмитрия были тщательно причесаны, а на плечах вместо обычного кафтана красовался парчовый5, с богатой собольей оторочкой.
Приветливо кивнув ему, Ванька неожиданно для самого себя сказал:
– Вот, как обещал, шляхетскую княгиню тебе доставил, – однако тут же поспешно пояснил: – Попутчиками будете, она в Москву путь держит.
Прекрасный облик белокурой синеглазки настолько поразил Дмитрия Михайловича, что речистый царев посланник не смог сказать в ответ ни единого слова. Видя, что от него не скоро дождешься проку, Ванька принялся хозяйничать сам. Усадив красавицу на приготовленную ей постель, он подошел к столу, положил на серебряное блюдо нехитрую снедь: кусок жареного мяса, краюху хлеба да большое красное яблоко, и подал его Елене.
– На, поешь.
Лишь теперь, оказавшись в полной безопасности, среди явно благосклонных к ней русских воинов, Елена наконец-то осознала, что с ней приключилось и что могло случиться. Вид мяса вызвал у нее приступ дурноты.
«Барашек был, наверное, а его взяли и зарезали. И меня тоже хотели убить, да не просто убить». При воспоминании о лапавшем ее татарине литвинку едва не стошнило. Дрожащею рукой она взяла яблоко, надкусила своими жемчужными зубками, но тут же положила обратно на блюдо. Уже не думая о том, что сквозь распахнутый кунтуш видны ее груди, красавица посмотрела на Ивана исполненным покорного доверия взглядом и жалобно попросила: