– Это ты про Сибирь?
– Про нее, голубушку, будь она неладна, – кивнул стрелец.
В том, что Федор прав, Княжич убедился, когда они подъехали к кремлю. Пушек на стенах меньше не стало, грозные орудия по-прежнему хищно скалились своими жерлами на площадь, стражи же у башенных ворот даже поприбавилось. Правда, в этот раз ему дорогу заступил не Тимофей Иванович Трубецкой, а какой-то стрелецкий голова38.
– Кто таков? – грозно вопросил начальник стражи.
– Иван Княжич, казачий атаман, к государю на поклон из Сибири прибыл.
– Езжай в приказ посольский, челобитную подай, нужен будешь – вызовут. Теперь такой порядок, – спесиво заявил царев охранник.
Еле сдерживая гнев, Ванька снял с руки подарок Годунова.
– Передай-ка перстень сей моему приятелю, боярину Борису. Пусть он решает – нужен я ему, аль нет. Да не вздумай украсть, головой поплатишься.
Услышав имя Годунова, воевода вмиг утратил спесь. – А эти кто? – почтительно осведомился он, указав на Надьку с Маметкулом.
– Царевич Маметкул с женою да телохранителем.
Не вдаваясь в дальнейшие расспросы, стрелецкий голова поспешно скрылся за воротами.
– А вдруг нас не пропустят? – боязливо спросила Надия, пораженная величием кремлевских стен и башен.
– Не боись, пропустят, но подождать придется. Такова уж участь всех просителей, подолгу ждать, – успокоил ее Ванька.
Начальник стражи воротился довольно скоро. Еще издали он призывающее взмахнул рукой.
– Следуйте за мной. Борис Федорович повелел доставить вас к нему без промедления.
– Ну вот, а ты боялась, что не пустят. Окольничий мне самый близкий человек в Москве, понятно дело, после Тишки, – усмехнулся Ванька и первым въехал в ворота обители повелителей Святой Руси.
5
Проезжая по Соборной площади, Княжич вспомнил, как он ехал здесь с Еленой. Сердце сжалось от тоски и так заныло, что с губ его сорвался тихий стон.
– Что с тобой? – встревожилась подруга юности.
– Ничего, голова немного разболелась.
– Пить надо было меньше, – сварливо, истинно побабьи, упрекнула Надия.
Ванька ничего ей не ответил, лишь одарил ее печальным взглядом, подумав про себя: «Хоть ты, Надька, и княжна, и обошла-объехала полсвета, аж в Сибири побывала, а все едино бабой-дурою осталась. Елена никогда б так не сказала, Еленка редкой женщиной была, настоящей умницей-красавицей».
Ивану жутко захотелось, как и в прошлый раз, встать на колени да молиться на все четыре стороны, но не за собственное счастье иль удачу, а за спасение души любимой, своею волею покинувшей этот жестокий мир. Он даже было вынул сапог из стремени, но остановился. «Нет, нечего на людях душу наизнанку выворачивать. Подумают, что я в безумье впал, еще жалеть начнут. Пожалеть да посочувствовать несчастному у нас могут, но не более, потому как не способен смертный человек в полной мере ощутить страдания ближнего. Хотя, наверно, это даже к лучшему. Начни чужую боль всем сердцем принимать, так быстро от тоски помрешь. Видать, поэтому-то люди добрые и не живут подолгу».