– Жавин?
– Да… Им повезло. Они, помню, все палатки прошерстили.
– Трофеями хоть поделились?
– Поделились. Там бушлаты были, разгрузка израильская. Пайки французские. Даже видеомагнитофон.
– Больше ничего?
– Да еще какая-то мелочовка – я и не помню.
– Общался с кем-нибудь из них после армии?
– С Владом Зотовым пару раз виделся. И у Лобаря один раз был… Правда, я как-то скованно себя с ними чувствовал.
– Почему?
– После увольнения они сразу материально приподнялись. Бизнесом занялись. А у меня – институт, общага, грошовые подработки. Только недавно из нищеты выкарабкался.
– А у них откуда деньги взялись?
– А я знаю?..
Комбинатор выключил запись. Не выдержал и сделал еще одну чашку кофе. Отхлебнул глоток и удовлетворенно кивнул. А что, теперь все складывалось в определенную схему. И, самое главное, можно прогнозировать направление следующего удара террористов. Зотов. Урусов. Жавин…
Марид стоял, вцепившись руками в поручни совершенного в своих легких очертаниях моста, растянувшегося на два километра над рекой Урзань, огибающей огромный город. За спиной проносились по заданным им траекториям автомашины. Порывы ветра налетали и ожесточенно били справа в бок, будто пытаясь снести с моста никчемную человеческую фигуру. Здесь всегда ветрено. И пешеходная полоса в этот час пуста.
Он был здесь не в первый раз. Он любил смотреть отсюда на приютившийся на холмах, захвативший обрывы, вклинившийся в лесные массивы город, который с заходом солнца засверкал россыпью разно-цветных огней. В его душе пела возвышенная басовая струна. Он со сладострастием представлял, как прекрасно принести на эти улицы невидимую смерть и тягучий безысходный ужас. Смести иллюзорное благополучие. Утопить все в боли и страданиях. В душе плескалась первозданная ненависть, которая родилась на этой планете гораздо раньше человека и, если человечества не станет, будет жить и после него. И она требовала разрушения.
– Иншалла, – прошептал он едва слышно, что означало «во имя Аллаха».
Да, под знаменем Аллаха он сожжет этот город, сожжет в нем радость и надежду. Хотя иногда сам не знал – верит ли он в Аллаха. Скорее всего, верит. Только Аллах у него был свой. Не гуманное воплощение высшего Разума, как его трактует подавляющее большинство мусульман, а проводник первобытной злобы, которая рано или поздно утвердится на обломках пылающего мира.
– Говорят, что Аллах милосерден, – когда-то очень давно внушал своим питомцам инструктор по взрывному делу в учебном лагере, затерявшемся в горах Средней Азии. – Он милосерден только для правоверных. Для остальных он свиреп… Аллах – он наш. Ничей другой. И он требует жертв.