– Мам, ты меня не любишь?…
Мать осеклась… внезапно прижала сына к себе, слезы потоком хлынули на Денискину макушку, она завыла в голос; Дениска крепился несколько секунд, но тоже – сначала захлюпал носом в маминых объятьях, а потом и сам уцепился за шею и в полную силу присоединился к маминым рыданиям.
Из соседней комнаты примчался, шурша обоями, Ленька, пристроился, приткнулся к ним сбоку, опасливо блестя на ворона фасеточными глазами, но Мор, против обыкновения, даже не пошевелился – так и сидел, нахохленный и надменный, у себя на насесте да сердито смотрел в единственное незашторенное окно, где в вязком сером мартовском дне бултыхался небольшой лоскут веселого синего неба.
Петербург, совсем не такой волшебный, как на открытках, показался Денису мокрым, серым, запущенным… И бедным, в сравнении с Москвой… И сонным, в сравнении с ней же… Но через несколько месяцев разочарование нищетой и неуютом постепенно сошло на нет, забылось, а еще через пару лет не было у Санкт-Петербурга более горячего патриота, чем Диня Петров, учащийся физико-математической гимназии №30, что на Васильевском острове. А жили они в самом центре, в старинной петербургской квартире с окнами прямо на Марсово поле. По слухам, в том же доме жил Алексей Герман, но Петровы ни разу его не видели.
Мать по-прежнему нигде не работала, но уже не сидела дома затворницей, как было, пока Денис был маленький, а отлучалась надолго – в магазины, в музеи. Но в темное время суток за пределы квартиры она выходила только в исключительных случаях и только в сопровождении своего брата, дяди Славы, который приехал в Питер откуда-то из провинции и жил холостяком в соседней квартире. Был этот дядя Слава чрезвычайно молчалив и обликом гораздо больше походил на папу, чем на маму: кряжистый, плотный, с небольшой головой посреди необъятных плеч, но сантиметров на десять выше отца. Дениска, пока был помладше, часто ревниво думал – кто из них сильнее, дядя Слава, или отец, болея, разумеется, за отца, но никогда они не мерялись силой и не боролись. А дядя Слава вроде бы устроился работать к отцу, во всяком случае – подчинялся ему беспрекословно. И маму слушался…
Одно время он, по маминому настоянию, стал всюду сопровождать Дениса, но уже учась в седьмом классе, Денис заартачился и запретил дяде Славе ходить за ним тенью, у него Морка есть. Денис помнил, как по этому поводу раздраженно шептались предки, но в конце концов все осталось так, как хотел Денис. Вообще он заметил, что с каждым годом ему становится все легче отстаивать перед родителями свою точку зрения, что все чаще родители соглашаются с ним, даже если не согласны. Но в случае с охраной в лице маминого брата даже и возражений особых не было, во всяком случае, со стороны отца. Обстановка, как понял из их разговоров Денис, была спокойная и на улице и дома, не в пример Москве. Только дважды за все эти годы в Ленькины сети попалась добыча: выжившая из ума кикимора из соседнего дома, ушедшего на капремонт, и навка, невесть как попавшая на невские берега из Приднепровья. Отец лично допросил тварей и, узнав от них, что смог, отдал обратно Леньке.