Искендеров насмешливо вытянул голову, закатил глаза, печальным голосом произнес:
Мне любовь приказала: лети!
Я взлетел и ослеп на лету.
Заблудился на Млечном пути
И попал на чужую звезду…
[20]– Ты тоже хорош! Наводчик называется, – улыбнулся Лацис. – Раз – в цель, два – мимо.
Искендеров недовольно замахал руками:
– Давай-давай, наводи критика. Язык твоя без костей… – Потом набросился сам: – А ты как танк водишь? Мотаешь туда-сюда… Как черт по мостовой… А я в цель попадай, да?
– Это тебе не асфальт. Поле… Ямы, ухабы… – угрюмо проговорил Лацис.
– А ты возьми, да притормози, когда моя стреляет, – не унимался Искендеров.
– Правильно, – подхватил Краснов, – и мишень на ствол повесь. Тогда он наверняка попадет.
Искендеров в сердцах бросил окурок, обидчиво произнес:
– Не сразу – снайпер. Первый год служим. На что Краснов сказал, вставая с лавки:
– Срок службы у нас, Искендеров, маловат. Некогда бабочек ловить. Срок службы два года, боеготовность – всегда. Понял?
Возможно, их перепалка продолжалась бы и дольше, но к ним подошел, вытирая ветошью руки, командир взвода лейтенант Карпунин.
Все встали.
– Перекур не затянули?
– Заканчиваем, товарищ лейтенант, – доложил Краснов, эффектно выбросив к пилотке руку.
– Пора за дело.
Искендеров удрученно проговорил:
– Куда спешить, товарищ лейтенант? Впереди у нас ночь…
Это насторожило Сергея.
«Разговор тут, видно, был серьезный», – подумал он и осторожно заметил:
– Ночью положено спать, товарищ Искендеров. Матисян будто только этого и ждал, встрепенулся, засветился весь, глянул на Краснова.
– Слышал? Ночью положено спать! – и обратился к взводному: – Товарищ лейтенант, а как быть, если… завтра вот так надо в увольнение? – провел он ребром ладони по шее.
Краснов не сдержался:
– Кто о чем, Матисян о свидании.
А тот горячился:
– Да ведь суббота! Ждешь ее, ждешь…
Тут вмешался в разговор Искендеров. Прищурив глаза, спросил:
– А если отличимся на учении, отпуск нам будет, да? Пряча улыбку, Сергей укоризненно покачал головой:
– Сразу и отпуск?
– Дома больше года не был. Закроешь глаза… и степь… степь… Хлеба колышутся. День иди – степь… Месяц иди – степь… – мечтательно вспоминал Искендеров.
Его широкое, скуластое лицо было взволнованно-трогательным, будто он и в самом деле шел по обширным, без конца и края, казахстанским степям, где золотисто переливались спелые хлеба, где озорно гулял сухой степной ветер, путаясь и слабея в тучных травах.
Сергея радовала привязанность Искендерова к местам, где родился и вырос, где впервые познал счастье труда, почувствовал терпкий запах собранного спелого зерна. Он представил безбрежные степи, о которых так взволнованно говорил солдат, спелые хлеба, работающих людей, и ему вдруг почудился тот сытный, неповторимый запах свежеиспеченного хлеба, которым угощала его в те далекие трудные военные годы мать…