– …ей вредно волноваться…
– …потому что она ждет ребенка.
– ЧТО???!!! – это известие вызвало реакцию едва ли не более бурную, чем сообщение о своем предстоящем браке под чужим именем с каким-то маньяком. – Что, я хотела сказать? То есть откуда ты знаешь?…
– Мы, Летучие Змеи, знаем такие вещи, – средняя голова снова взглянула царевне в глаза, но на этот раз без угрозы – скорее, сочувственно.
– И я не смогла забрать ее…
– …никогда бы не простила себе этого…
– …а ты шла отдельно от всех…
– …и вид у тебя был такой несчастный…
– …такой подавленный…
– …что я подумала, что хуже тебе уже не будет…
– …и забрала тебя. Вот.
– Ну ничего себе!.. Ну ничего себе!.. – казалось, Серафима не находила других слов. – Ну ничего себе!!!..
Опять она из-за этой Ленки должна страдать! И кто только мог подумать, что та на сносях!..
Стоп, сказала она сама себе. Все могли подумать. Потому что все знали.
В последнее время с этой Еленой все носились, как с вамаясьской вазой. «Царица, хорошо ли тебе, царица, удобно ли тебе, царица, не замерзла ли, царица, не упарилась ли, не хочешь ли того, не хочешь ли этого, царица то, царица сё…». Все знали. Кроме меня. А мне просто не сочли нужным сказать. Зачем? «Ох, уж эта ужасная Серафима…» Меня никто в семье Иванушки не любил. Что бы они ни говорили, я всегда была там чужая. Да и самому ему я, такое впечатление, надоела. Вечно он чем-то занят, находит десяток нелепейших отговорок, лишь бы не проводить время вместе… Мне скоро придется в комнате его портрет повесить, чтобы не забыть, как он из себя выглядит! Летопереписи у него… Инвентаризация хроник… Наверное, вздохнул с облегчением, когда узнал, что меня эта гадина утащила! Избавился от лишней головной боли… Да от такой жизни хоть к Костею в жены – и то малиной покажется!..
Где-то в глубине своей смятенной, растерянной души Серафима понимала, что возводит страшную напраслину на Ивана, но ничего не могла с собой поделать – уж больно все оказалось внезапно и очень плохо. И если действительно суждено ей будет провести остатки дней замужем за этим костлявым царьком,[2] то думать и помнить о том, что Иван и вправду любил ее и теперь места себе не находит, было бы уж совсем невыносимо. Расслабляться нельзя. Надо быть собранной, готовой в любую минуту бить или бежать, что бы ни говорила эта змеюка.
Ну, царишка недокормленный, ты еще двадцать раз пожалеешь, что связался с царским домом Лукоморья. Ну, держись!
И Серафима упрямо сжала губы, прищурилась, точно в поисках цели, и обвела взглядом все три башки, с сострадательным выжиданием наблюдавшие за ее мыслительным процессом, слишком ясно, видно, отражавшимся на побледневшем и враз осунувшемся лице.