Он вздрогнул и прервал свои раздумья, словно в них было нечто неприличное.
– Отец Игнасио, – окликнул его юноша, шедший следом, бледный и напряженный.
Он обернулся.
– Да?
– Я хотел сказать вам… давно собирался… я восхищаюсь вами, отец Игнасио. Нет, правда. Вашим… терпением, вашим пониманием. Как, должно быть, прекрасно прожить такую жизнь, в которой нечего стыдиться.
Он что, подумал отец Игнасио, нарочно? Не может быть… Но в глазах Арчи была лишь трогательная доверчивость, открытость – юные, широко распахнутые, искренние глаза.
– А я… я еще не построил свою жизнь, а уже… о стольком сожалею. Это я виноват в том, что Аттертон… Я знал, что он не вернется, не сможет… И я не отказал, когда он просил, и…
– Где он сейчас, Арчи?
– Я не могу рассказать.
– Не хотите?
– Нет, просто не могу. Как можно рассказать о том, чему у нас нет понятий? Это все равно что… рассказывать глухому о симфонии. Что здесь рояль, а здесь вступают скрипки, а контрапункт…
– Бетховен был глухим, – напомнил отец Игнасио. – А вы, когда вышли оттуда, говорили совершенно понятные вещи. Про сидевшую на троне женщину с головой рептилии. Про…
Где же он врет, мучительно гадал он, как узнать? Что-то показал ему дагор, это наверняка, что-то он видел сам… Как отличить одно от другого? Наверняка реальны только принесенные оттуда предметы. Вещи. Изделия. Их можно описать словами, их можно потрогать… Нет смысла гадать, я устал, надо бы устроить привал, пока мы не зашли глубоко в лес, и тогда…
– Томпсон, – раздался удивленный, звонкий голос Элейны, – что вы делаете, Томпсон?
* * *
– Я вовсе не хочу вас убивать, – охотник стоял, чуть согнув ноги, поводя стволом карабина.
– Вы забрали все снаряжение, – спокойно заметил отец Игнасио, – это и значит – убить.
– Выберетесь – такое ваше счастье, – сказал Томпсон, – а теперь, – обернулся он к Арчи, – давай-ка сюда сумку. Положи ее вон туда и отойди.
– Не боитесь, Томпсон? – отец Игнасио ощущал на плече мелко дрожащую руку Мэри.
– Чего?
– Бога.
– Здесь нет Бога, – мягко возразил Томпсон, – это место не для него. Думаете, ему есть до вас дело? До этого мира, до этого места, провонявшего мертвечиной? Поглядите на себя. Вы все помешанные, каждый по-своему. Все съедены изнутри.
– А вы? Полагаю, будет излишне напоминать, что алчность – это смертный грех.
– Алчность, – Томпсон пожал плечами, – грех, что да, то да. Но человеческий грех. Ладно, Арчи, бросай сумку, а то и правда пристрелю.
– Но это… – жалобно проговорила Элейна, – ради этого Ричард…
Юноша вопросительно поглядел на священника, словно искал у него поддержки.