Нина Сергеевна скончалась 27 декабря 1993 года, а ее муж Виктор Леонидович Темплин – 27 апреля 1994 года, оба были похоронены на Улыбышевском кладбище под Владимиром. Картины Луговской и Темплина находятся во многих русских и зарубежных частных и государственных собраниях.
Представляется невероятным, что сохранилось описание той самой камеры, где находилась Нина Луговская, сделанное Евгенией Гинзбург, автором книги «Крутой маршрут». Приводим отрывки из её воспоминаний.
«– Налево! – командует конвойный. Меня ведут одну по сумрачным бутырским коридорам. Потом конвоир передаёт меня другому, и я слышу шёпот: – Спецкорпус. – А здесь меня принимает женщина-надзирательница в тёмной куртке, со строгим монашеским лицом. Двери в спецкорпусе обычные, без средневековых засовов и замков, запираются просто на внутренний ключ. Вот он повернулся за мной, и я стою со своим узлом в дверях, озираясь кругом. Огромная камера битком набита женщинами. Мерный ритм сонного дыхания прорезывается то и дело стонами, вскриками, бормотаньем. Достаточно постоять у дверей минуту, чтобы понять: здесь не просто спят, здесь видят мучительные сны. По сравнению с известными мне двумя казанскими тюрьмами здесь почти комфортабельно. Большое окно. За его решёткой, правда, тоже есть щит, но не деревянный, а из матового стекла. Вместо нар – деревянные раскладушки, гигантская параша в углу плотно закрыта крышкой.
‹…› [К Гинзбург подходит не спавшая женщина.]
– Как вас зовут? Имя ваше как?
– Нушик, – говорит она.
И в тот же момент я вскакиваю и бросаюсь ей на шею.
– Нушик! Посмотри пристальней! Не узнаешь?
Женька? Ах, я ишак! Женьку не узнать!
Мы с плачем и хохотом перебиваем друг друга воспоминаниями. Восемь лет тому назад, молоденькими аспирантками, мы спали с ней рядом в большой комнате Ленинградского Дома ученых.
‹…› Мы ещё долго шепчемся, и я засыпаю буквально на полуслове. Просыпаюсь от устремлённого на меня взгляда. Рядом с Нушик, в ногах постели, женщина лет сорока пяти. На лице – острое страдание. Подсела ко мне, и, заметив, что я проснулась, сжимая руки, спросила:
– Скажите, процесс уже был? Их уже расстреляли, да?
– Кого? Какой процесс?
– Боитесь говорить?
– Вот что, Женька, – вмешивается Нушик, – тут бояться нечего. Это жена Рыкова.
Я стараюсь как можно яснее растолковать, что сижу уже полгода, что меня привезли из другого города, я ничего не знаю о предстоящем процессе Рыкова.
‹…› Открывается дверная форточка, снова просовывается голова надзирательницы.
– Подъём! Приготовиться на оправку!
Камера откликается скрипом 39 раскладушек.