Когда Марсель Брион описывал жизнь Лоренцо Великолепного, он не стал доверяться художникам. Гоззоли изобразил белокурого ангела с вьющимися волосами, похожего на гермафродита, Гирландайо — боксера, Вазари — плута. Бриону попадается посмертная маска: это настоящий Лоренцо, ему сорок три года, и в его морщинах видна целая жизнь: кривой нос, квадратное лицо, щетинистые усы, широкий, почти безгубый рот, но за внешней грубостью просматривалось необычайное спокойствие.
Можно ли составить себе представление о Наполеоне через его посмертную маску? Вряд ли. Когда он скончался на острове Святой Елены, доктор Бартон не смог найти в Джеймстауне гипса, необходимого для изготовления слепка. На одном из островков к юго-западу от Святой Елены можно было найти кристаллы гипса, и он посылает за ними баркас. Доктор обжигает их, перемалывает, получает серый вяжущий порошок и везет его в Лонгвуд. Накануне ночью были предприняты попытки использовать свечной воск, а оттиск получить с помощью папиросной бумаги, размоченной в известковом молоке. Ничего не вышло. К утру возвращается Бартон. С момента смерти Наполеона прошло сорок часов. На изменяющемся лице начинают проступать кости. В конце концов, слепок все же удалось сделать, но в некоторых местах уже начала отходить кожа, и от дальнейших попыток пришлось отказаться.
Когда Наполеон стоял в Москве, моему прапрадеду Антуану Рамбо было тринадцать лет. Что он думал о кампании? Да и думал ли он вообще что-либо о ней? Какие разговоры велись в его лионской семье? Узнают ли когда-нибудь потомки, о чем мы мечтали, как мы жили, любили ли мы хоры цистерцианских церквей, ирисы и утку по-пекински? Узнают ли про наши трудности, радости и печали? От всего этого сохранятся лишь отдельные свидетельства и пыль. Что говорит бедренная кость о Меровинге? Какие представления вызывают у нас осколки чашки для бритья? Какая жизнь была в пещерах по вечерам после охоты на туров? Ученый задается вопросом, предлагает решение, которое тут же оспаривается другим ученым.
Довольно! Нам никогда не проникнуть в мысли наших предков, мы и так с большим трудом познаем их внешний облик. Поль Моран знал это: «Те, кто придет после, будут счастливы представить нас такими, какими мы никогда не были». На одной из мемориальных досок колледжа патафизики[16] написано: «Лишь воображаемое привлекает массы людей к свекольным полям Ватерлоо». То есть, воображаемое зависит не от знаний, а от вымысла и художественной литературы. Мушкетеры? Это раз и навсегда Дюма. Джунгли — это Конрад. Полая игла Этретата принадлежит Морису Леблану, дорога на Трувиль — Флоберу. Лондонский туман, кэбы — это Конан Дойль; кстати, Шерлоку Холмсу по-прежнему посылают письма на Бэйкер Стрит, 221b — ныне непривлекательный скучный кирпичный дом. История не относится к точным наукам, она часто отступает от изучаемого объекта, поэтому ее следует оставить мечтателям, которые, руководствуясь интуицией, переписывают ее заново.