— Блокадой английских товаров. Прекращение доступа британских товаров в Европу неминуемо привело бы к закрытию английских заводов, к разорению торговцев, к безработице, к голоду и, в конце концов, к капитуляции Лондона.
— План я уловил, а что же получилось на самом деле?
— Увы! Континентальная блокада повлекла за собой самые непредвиденные последствия. Несомненно, блокада была направлена против Англии, но она же сильно ударила и по интересам европейских государств: исчезли продовольственные товары; из-за отсутствия сырья, которое прежде доставляли английские корабли, закрывались фабрики, заводы; не стало хлопка, сахара, красителей для тканей… Оставалось лишь уповать на собственные скудные урожаи.
— И европейцы зароптали…
— Совершенно верно. Особенно русские. Царь поклялся в дружбе с императором, но рубль упал, коммерсанты запаниковали. А англичане, как вы догадываетесь, воспользовавшись этим, стали строить козни. В Санкт-Петербурге они склонили на свою сторону царя: «Раскройте же глаза! — твердили ему. — Наполеон властвует от Неаполя до Северного моря, он уже почти достиг Эльбы и угрожает российским границам. Где он остановится? А Польша? Разве непонятно, что он вознамерился создать свою империю в ущерб интересам России?»
— В то время у нас еще была Великая Армия…
— Едва ли! За годы войны в Португалии и Испании лучшие силы были истощены. Войска перестали быть непобедимыми.
— Словом, мы стали готовиться к новой войне.
— Совершенно верно. Об этом знали и в Париже, и в Вене, и в Берлине. А тут еще царь открыл свои порты для британской контрабанды и тем самым окончательно сорвал блокаду. Напряженность нарастала. Все занялись укреплением армий.
— Ну, что тут скажешь… Одно потянуло за собой другое.
— В июне 1812 года Наполеон с более чем полумиллионной армией пересек Неман и вошел в Россию. Он считал, что все будет решено за двадцать дней. Какая самонадеянность!
— Да, здесь он ошибался… Но как же так получилось, что запланированная быстрая победа переросла в трагедию?
— Вот об этом я вам сейчас и расскажу…
Капитан д’Эрбини самому себе казался смешным. В нем вполне угадывался гвардейский драгун: светлая шинель с широченным воротником, нерповая каска-тюрбан с черной гривой на медном гребне. А вот восседал он на низкорослой лошаденке, купленной где-то в Литве. Всякий раз здоровяку д’Эрбини приходилось как можно выше подтягивать стремена, дабы не пахать сапогами землю. Так он и ездил, неестественно высоко задрав колени, и сам себе бормотал сквозь зубы: «На кого я стал похож, черт возьми? Что за вид?» Капитан жалел свою прежнюю кобылу и… правую руку. Во время памятного поединка с башкирским кавалеристом отравленная стрела пронзила его руку. Хирург ампутировал ее, кровотечение остановил повязкой из бересты, поскольку корпии не было, а культю замотал бумагой, так как никакой ткани под рукой не нашлось. Что касается кобылы, то она наелась недозревшей мокрой ржи, и ее начало пучить. Бедняжка дрожала, как осиновый лист, и еле держалась на ногах. Когда же она оступилась в овраге и упала, д’Эрбини смирился с неминуемой утратой и со слезами на глазах выстрелил ей из пистолета в ухо.