|
| "How miserably cross I look!" she must often have whispered to herself-and ultimately have fancied herself so, by a sense of inevitable doom. | "Как я сегодня мрачна!" - шептала, я думаю, она себе под нос, пока наконец не уверилась в том, что ей суждено быть таким нахмуренным существом. |
| But her heart never frowned. | Но сердце ее никогда не хмурилось. |
| It was naturally tender, sensitive, and full of little tremors and palpitations; all of which weaknesses it retained, while her visage was growing so perversely stern, and even fierce. Nor had Hepzibah ever any hardihood except what came from the very warmest nook in her affections. | Оно было от природы нежным, чувствительным, подверженным волнениям и трепету и всеми этими свойствами обладало до сих пор, хотя лицо Гепзибы казалось суровым и даже злым. |
| All this time, however, we are loitering faintheartedly on the threshold of our story. | Но мы, однако, все еще боязливо медлим у порога нашей истории. |
| In very truth, we have an invincible reluctance to disclose what Miss Hepzibah Pyncheon was about to do. | Признаемся, нам очень тяжело, очень неловко рассказывать о том, что станет сейчас делать мисс Гепзиба Пинчон. |
| It has already been observed, that, in the basement storey of the gable fronting on the street, an unworthy ancestor, nearly a century ago, had fitted up a shop. | Выше уже было сказано, что на нижнем этаже шпиля, обращенного к улице, один предок мисс Пинчон лет сто назад устроил лавочку. |
| Ever since the old gentleman retired from trade, and fell asleep under his coffin-lid, not only the shop door, but the inner arrangements, had been suffered to remain unchanged; while the dust of ages gathered inch deep over the shelves and counter, and partly filled an old pair of scales, as if it were of value enough to be weighed. It treasured itself up, too, in the half-opened till, where there still lingered a base sixpence, worth neither more nor less than the hereditary pride which had here been put to shame. | С того времени, как старый джентльмен, оставив свою торговлю, уснул вечным сном под гробовой крышкой, не только дверь лавки, но и внутреннее ее устройство оставались нетронутыми. Вековая пыль толстым слоем лежала на полках и конторке; она наполнила чашки весов и набилась в полуотворенный ящик конторки, где до сих пор лежала одна фальшивая шестипенсовая монета, стоившая даже меньше, чем всякая медная. |