|
| Like Cora, who could never even cook. | Вроде Коры, которая даже стряпать не умеет. |
| She would tell me what I owed to my children and to Anse and to God. | Она говорила мне, чем я обязана моим детям, Ансу и Богу. |
| I gave Anse the children. | Я родила Ансу детей. |
| I did not ask for them. | Я о них не просила. |
| I did not even ask him for what he could have given me: not-Anse. | Не просила у него даже то, что он мог бы мне дать: не-Анса. |
| That was my duty to him, to not ask that, and that duty I fulfilled. | Мой долг перед ним был не просить об этом, и я долг исполнила. |
| I would be I; I would let him be the shape and echo of his word. | Я буду я; а он пусть будет оболочкой и эхом своего слова. |
| That was more than he asked, because he could not have asked for that and been Anse, using himself so with a word. | Это было больше, чем он просил: не мог он об этом просить, оставаясь Ансом, - уж больно тратил он себя в слове. |
| And then he died. | А потом он умер. |
| He did not know he was dead. | Он не знал, что он мертвый. |
| I would lie by him in the dark, hearing the dark land talking of Cod's love and His beauty and His sin; hearing the dark voicelessness in which the words are the deeds, and the other words that are not deeds, that are just the gaps in peoples' lacks, coming down like the cries of the geese out of the wild darkness in the old terrible nights, fumbling at the deeds like orphans to whom are pointed out in a crowd two faces and told, That is your father, your mother. | Я лежала возле него в темноте, слышала, как темная земля говорит о Божьей любви, и красоте Божьей, и грехе; слышала темное безмолвие, в котором слова - это дела, а другие слова, те, что не дела, - лишь зияния человеческих нехваток, и слетают из дикой тьмы, как крики гусей в те страшные ночи, и бестолково ищут дел, словно сироты, - чтобы им показали в толпе два лица и объявили: вот твой отец, твоя мать. |
| I believed that I had found it. | Мне казалось, что я нашла. |
| I believed that the reason was the duty to the alive, to the terrible blood, the red bitter flood boiling through the land. | Мне казалось, что смысл - твой долг перед живым, перед ужасной кровью, красной горькой кровью, кипящей на земле. |
| I would think of sin as I would think of the clothes we both wore in the world's face, of the circumspection necessary because he was he and I was I; the sin the more utter and terrible since he was the instrument ordained by God who created the sin, to sanctify that sin He had created. | Я думала о грехе, как думала о той одежде, что мы с ним носим перед лицом мира, об осмотрительности, необходимой, потому что он был он, а я была я, - о грехе, тем более тяжком и ужасном, что он был орудием, которому Бог, создавший грех, предназначил быть очистителем от греха. |