У тьмы свои границы,
бессонный страж ярится,
но право на надежду – как право на рассвет.
И дышит мир, покуда
живет рожденья чудо
и не на все вопросы находится ответ.
«Ни достатка, ни жаркой славы…»
Ни достатка, ни жаркой славы —
перед тем как сон вяжет веки,
я ждала, чтоб судьба послала
лишь врага, но врага навеки:
будет враг обо мне жечь лампы
(крепко спит пусть любовник страстный),
будет знать, что желать могла бы,
будет помнить мои несчастья,
жадно ждать обо мне известий,
как старею – следить ревниво,
над столом мой портрет повесит,
словно пропись императива.
Ну а если меня не станет,
и тогда не простит, как живую,
передаст своим внукам: Таней
ту протяжную злость зову я…
Я судьбу изводила просьбой
романтической, близорукой.
Но врага обрести непросто.
Правда, есть у меня подруга…
Мне не вспомнить, у какого столба
мы на древней стояли стене
и стекали с волос и со лба
струи ливня и потоки теней,
протянувшихся из прошлого к нам,
но застрявших в узкой щели окна.
Кремль все тот же, но замерзла Пскова,
и Великая во льду, в полусне.
Головою я верчу, как сова.
Слепит снег, зато и тени ясней.
Только тень моя, как память, мала,
и стена меня к себе не ждала.
«Когда луна ошпаривает сны…»
Когда луна ошпаривает сны,
лучом зеленым шаря по лицу,
под веками, с обратной стороны,
летит тоска на лунную пыльцу.
Застонет на постели человек,
он там, во сне, несчастен, обречен,
с той стороны дрожащих жарких век
он одиночеству и страху обручен.
Во сне теряя близких, веру, дом
и, что страшнее, ту, что… в общем, ту,
он утром просыпается с трудом
и в сердце ощущает пустоту.
Но слышит за стеною голос той,
но видит за окном привычный дождь.
Лишь сон, заполненный дурной водой
несчастий, что порой невольно ждешь,
заставит быть почти довольным тем
что сам простыл и в доме все больны —
чтоб откупиться у сырой луны.
Дикарь так мажет маслом свой тотем.
«Все гуще кровь, бегущая по венам…»
Все гуще кровь, бегущая по венам,
щемит все чаще с левой стороны.
Воспринимается почти обыкновенно
закономерность смерти и весны.
«В этом краю, где неловко быть просто поэтом…»
В этом краю, где неловко быть просто поэтом,
много домов, но вовек не пройти пустырей.
Больше, чем людям, отпущено все же предметам:
больше, чем между двух чисел полоска тире.
«Да не снись же ты мне в самом деле!..»
Да не снись же ты мне в самом деле!
За окошком проснулась метель.
Ничего мы с тобою не делим —
ни стихи, ни вино, ни постель.
Не ищу с тобой встречи случайной,
не спрошу у друзей о тебе,
не мечтаю, надеясь, печалясь,
не хочу перемены в судьбе.
Мы с тобой разошлись не в пространстве,