так же как глубины мысли,
что как мыши полевые
вправо-влево быстро прыснули
и сидят себе по норам,
ожидая, что Ронсар
непристойным разговором
вызовет сердечный жар.
Ах, Плеяда, ах, плеяды!
Наши души дышат рядом,
так же и носы сопят,
в унисон сопят, согласно
древним правилам прекрасным —
поеблись и надо спать.
Только лишь искусство царственно,
остальное всё гражданственно.
Мусикийское искусство,
не какое-нибудь там,
пробуждающее чувство
так полезное сердцам.
Мы ушли. Мы были рядом.
Мы страдали, мы любили,
мы одним питались ядом,
говорили: – или-или,
говорили: – либо-либо,
плакали: – я здесь стою,
тихо рисовали рыбу
у безумья на краю.
Мы такие, как мы были
и когда уже нас нет,
две щепотки серой пыли
это вовсе не ответ.
Только жареные киски
и пахучие стихи
нам близки и ходят низко
упоительно легки.
А весна твоя, старушка,
так прославлена Ронсаром,
что ей-Богу жизнь – игрушка,
ласка – лестница к пожару.
Не за тем, чтоб затушить,
а затем, чтоб с этим жить.
Смерть сметает всё на свете,
но не попки, попки эти
остаются на века
в непослушных снах искусства
паренька и старика
очень четко, очень густо,
непонятно тем, кто мысли
стоющей забавой числит.