– Я тебя еще поведу по прекрасным вересковым холмам, вот увидишь.
Он улыбнулся.
Машина тронулась. Арчи, хромая, шел рядом, мои руки выскальзывали из его ладоней.
– Я приеду к тебе в ПППР, – крикнул он вслед. – Как только смогу!
Я высунулась из кабины и махала ему, пока его не заслонил марширующий строй и он не потерялся в море цвета хаки. Сев на место, я задумалась о том, как человеческое сердце может одновременно испытывать и отчаяние, и радость.
6
В общежитии сестер в ПППР царило невиданное оживление: доставили почту. Прошло всего три дня после моего пребывания в полевом госпитале, и мне еще предстояло заново обрести чувство реальности и нормальной жизни, потому у меня не получалось присоединиться к всеобщей радости от прибытия запасов «Боврила», печенья и пирожков. Стрэп стояла у печки, грея свой обширный зад и грызя имбирное печенье. Китти устроилась на постели, читая и перечитывая письмо от младшего брата. Сама я сидела на койке, испытывая что-то среднее между облегчением от того, что покинула линию фронта, и беспокойством от стремления увидеться с Арчи. Я пыталась сосредоточиться на работе, но все, казалось, возвращало мысли к нему. Особенно сильное напоминание лежало в палатке ухода в лице капитана Тремейна. Его рана заживала быстро, но недостаточно для меня. Мне было нелегко находиться рядом с ним, хотя я и не могла понять почему. Из-за него становилось не по себе, но я была уверена, что он не представляет настоящей опасности. В нем не было ничего от Гидеона, и все же меня что-то беспокоило. Я все время крутила в памяти минуты, которые провела в землянке с Арчи, Тремейном и лейтенантом Мейдстоуном. Меня охватило сильное ощущение опасности, но из-за чего? Сам Тремейн продолжал отпускать нежеланные и неподобающие замечания, и я очень хорошо понимала, что он видел в полевом госпитале кое-что из моих нетрадиционных методов лечения. Я старалась избегать его и надеялась, что мужчину скоро отправят домой, в отпуск, оправляться от ранения. По крайней мере, я могла держаться за надежду, что скоро снова увижу Арчи. Я получила от него записку, и мы собирались провести два дня увольнения вместе в ближайшую субботу. От мысли об этом, как у подростка, кружилась голова. За эти мгновения радости, слитой с печалью, приходилось платить; меня немедленно охватывало чувство вины. Как я могла думать о веселье, смехе, даже о любви, когда столь многие погибли или продолжали страдать? Правильно ли это? Стрэп заметила мое выражение лица, застав врасплох.
– Господи, Элиз, у тебя, похоже, несварение. На, съешь. Ничего, что помогало бы лучше, тут не найдешь, – сказала она, предлагая мне свое драгоценное печенье.